Впервые книга Робинзон Крузо появилась в 1719 году. «Робинзон Крузо», опубликованный в 1719 г., дал начало классическому английскому роману. В продолжении романа о Крузо, которое не слишком известно русскоязычному читателю, Дефо описал Робинзона в Великой Тартарии и государствах, расположенных на ее землях, — Китайской и Российской империи (Московии). «Робинзон Крузо» — роман Даниэля Дефо, впервые опубликованный в апреле 1719 года, и кратко названный по имени главного героя. «Удивительные приключения Робинзона Крузо», «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» - и в России издается впервые».
Два совершенно разных Робинзона (Даниэль Дефо. Робинзон Крузо)
Роман «Робинзон Крузо» дал начало классическому английскому роману и породил моду на псевдодокументальную художественную прозу; его нередко называют первым «подлинным» романом на английском языке. Книга Даниэля Дефо о приключениях Робинзона Крузо Роман 1719 года. Робинзон Крузо Робинзон Крузо Эксмодетство Выпущенный в 1719 году приключенческий роман о Робинзоне Крузо стал сенсацией для современников. «Робинзон Крузо» — роман Даниэля Дефо, впервые опубликованный в апреле 1719 года, и кратко названный по имени главного героя.
Дефо Даниэль - Робинзон Крузо
Сей почтенный юбилей отмечает роман Даниэля Дефо «Робинзон Крузо», - рассказывает заведующая читальным залом библиотеки Надежда Панова. Robinson Crusoe) может означать: Робинзон Крузо главный герой нескольких романов Даниэля Дефо. Книга «Робинзон Крузо», краткое содержание которой передает основные события истории, продолжает неожиданное происшествие. Дефо Д. Робинзон Крузо после долгих и опасных приключений оказался на необитаемом острове и пробыл там 28 лет. Но самое любопытное, что роман выпустили как документальную книгу, написанную настоящим Робинзоном Крузо. Написал он около 500 произведений, но самым известным стало "Робинзон Крузо".
Кто написал "Робинзона Крузо"? Роман Даниэля Дефо: содержание, главные герои
Парадокс, но «Робинзон Крузо», которого благодаря детскому пересказу Корнея Чуковского знало большинство советских людей — это совершенно иная книга, чем та, что написал Дефо. Роман «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» не стал популярным ни в Англии, где писался, ни в России, ставшей местом действия значительной части произведения. Robinson Crusoe) может означать: Робинзон Крузо главный герой нескольких романов Даниэля Дефо. Первый роман, «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо», написан как вымышленная автобиография Робинзона Крузо, моряка из Йорка, который провёл 28 лет на необитаемом острове после крушения судна. В книге, правда, Робинзона «оставили на берегу делать чёрную работу» – но это может быть стыдливым прикрытием вопросов гомосексуального насилия, которому нередко подвергались в плену. Книга о приключениях Робинзона Крузо по праву может считаться одним из наиболее знаменитых произведений в европейской литературе.
«Создатель „Робинзона“ был шпионом»
Рядовые матросы получили срок в пять лет, а капитан с которым и поссорился Александр все десять. Селкирк заметно оживился и рассказал своему спасителю, что и к его «необитаемому острову» неоднократно причаливали испанские и английские корабли, но он не решался выдать себя. Испанцам открываться было опасно, так как они постоянно воевали с англичанами, а его соотечественники казались такими свирепыми, что одичавшему квартирмейстеру рисковать не захотелось… На берегу показалось скучно Прошло еще не меньше, чем два года, пока Роджерс не вернулся в родную Англию, причалив в порту Бристоль. К тому времени Селкирк убедил его в том, что он неплохо разбирается в морском деле, и капитан не только назначил его на прежнюю должность квартирмейстера, но и выплатил неплохой куш порядка 800 фунтов. По тем временам это были неплохие деньги.
Селкирк вернулся в родной городок, купил себе дом, женился. Но иной раз он вдруг становился мрачен, нелюдим, тоска по необитаемому острову, казалось, не отпускала его. Чтобы скрасить себе жизнь, Александр на ближайшем к дому холме построил себе жилище, подобное тому, что было у него на острове, но это было слабое подобие прежней хижины. В одну и ту же реку нельзя было войти дважды.
Между тем Вудс Роджерс оказался очень романтичным человеком. На некоторое время он оставил свои походы в море и занялся сочинительством. Он засел за книгу, которую назвал «Путешествие вокруг света», и спустя некоторое время она была закончена. Издателю произведение понравилось, особенно та часть, в которой рассказывалось о чудесном спасении Александра Селкирка.
Тогда я бросился в каюту, схватил охотничье ружье и, направив на него дуло, крикнул, что не желаю ему зла и не сделаю ему ничего дурного, если он оставит меня в покое. Тогда он повернул к берегу и, несомненно, доплыл до него без особого труда — пловец он был отличный. Конечно, я мог бы бросить в море мальчика, а мавра взять с собою, но довериться ему было бы опасно. Когда он отплыл достаточно далеко, я повернулся к мальчику — его звали Ксури — и сказал: — Ксури! Если ты будешь мне верен, я сделаю тебя большим человеком, но если ты не погладишь своего лица в знак того, что не изменишь мне, то есть не поклянешься бородой Магомета и его отца, я и тебя брошу в море. Мальчик улыбнулся, глядя мне прямо в глаза, и отвечал так чистосердечно, что я не мог не поверить ему. Он поклялся, что будет мне верен и поедет со мной на край света.
Пока плывущий мавр не скрылся из вида, я держал прямо в открытое море, лавируя против ветра. Я делал это нарочно, чтобы показать, будто мы идем к Гибралтарскому проливу как, очевидно, и подумал бы каждый здравомыслящий человек. В самом деле, можно ли было предположить, что мы намерены направиться на юг, к тем поистине варварским берегам, где целые полчища негров со своими челноками окружили и убили бы нас; где, стоило только ступить на землю, нас растерзали бы хищные звери или еще более кровожадные дикие существа в человеческом образе? Но как только стало смеркаться, я изменил курс и стал править на юг, уклоняясь слегка к востоку, чтобы не слишком удалиться от берегов. Благодаря довольно свежему ветерку и спокойствию на море мы шли таким хорошим ходом, что на другой день в три часа пополудни, когда впереди в первый раз показалась земля, мы были не менее чем на полтораста миль южнее Сале, далеко за пределами владений марокканского султана, да и всякого другого из тамошних владык, потому что людей вообще не было видно. Однако я набрался такого страху у мавров и так боялся снова попасться им в руки, что, пользуясь благоприятным ветром, целых пять дней плыл не останавливаясь, не приставая к берегу и не бросая якоря. Через пять дней ветер переменился на южный, и, по моим соображениям, если за нами и была погоня, то к этому времени преследователи уже должны были от нее отказаться, поэтому я решился подойти к берегу и стал на якорь в устье какой-то маленькой речки.
Какая это была речка и где она протекала, в какой стране, у какого народа и под какой широтой, я не имел понятия. Я не видал людей на берегу, да и не стремился увидеть; главное для меня было — запастись пресной водой. Мы вошли в эту речку под вечер и решили, когда стемнеет, добраться до берега и осмотреть местность. Но как только стемнело, мы услыхали с берега такие ужасные звуки, такой неистовый рев, лай и вой неведомых диких зверей, что бедный мальчик чуть не умер со страху и молил меня не сходить на берег до наступления дня. От невольников-англичан Ксури научился говорить на ломаном английском языке. Я был рад, что мальчик так весел, и, чтобы поддержать в нем эту бодрость духа, дал ему глоток вина из хозяйских запасов. Совет его, в сущности, был недурен, и я последовал ему.
Мы бросили якорь и простояли всю ночь притаившись. Я говорю — притаившись, потому что мы ни минуты не спали. Часа через два-три, после того как мы бросили якорь, мы увидали на берегу огромных животных каких — мы и сами не знали ; они подходили к самому берегу, бросались в воду, плескались и барахтались, очевидно, чтобы освежиться, и при этом отвратительно визжали, ревели и выли; я в жизни не слыхал ничего подобного. Ксури был страшно напуган, да, правду сказать, и я тоже. Но еще больше испугались мы оба, когда услыхали, что одно из этих страшилищ плывет к нашему баркасу; мы не видели его, но по тому, как оно отдувалось и фыркало, могли заключить, что это было свирепое животное чудовищных размеров. Ксури решил, что это лев быть может, так оно и было, по крайней мере я не уверен в противном , и крикнул, что надо поднять якорь и уйти отсюда. Признаюсь, я немного оторопел, однако сейчас же схватил в каюте ружье, и как только я выстрелил, животное повернуло назад и поплыло к берегу.
Невозможно описать, что за адский рев, вопли и завывания поднялись на берегу и дальше, в глубине материка, когда раздался мой выстрел. Это давало мне некоторое основание предположить, что здешние звери никогда не слыхали такого звука. Я окончательно убедился, что нам и думать нечего о высадке на берег ночью, но вряд ли возможно будет высадиться и днем: попасть в руки какого-нибудь дикаря не лучше, чем попасться в когти льву или тигру; по крайней мере эта опасность пугала нас нисколько не меньше. Тем не менее здесь или в другом месте, но нам необходимо было сойти на берег, ибо у нас не оставалось ни пинты воды. Но опять загвоздка была в том, где и как высадиться. Ксури объявил, что, если я его пущу на берег с кувшином, он постарается разыскать и принести пресную воду. А когда я спросил его, отчего же идти ему, а не мне и отчего ему не остаться в лодке, в ответе мальчика было столько глубокого чувства, что он подкупил меня навеки.
Я дал мальчику поесть сухарей и выпить глоток вина из хозяйского запаса, о котором я уже говорил; затем мы подтянулись поближе к земле и, соскочив в воду, направились к берегу вброд, не взяв с собой ничего, кроме оружия да двух кувшинов для воды. Я не хотел удаляться от берега, чтобы не терять из виду баркаса, опасаясь, как бы вниз по реке к нам не спустились дикари в своих пирогах; но Ксури, заметив низинку на расстоянии приблизительно одной мили от берега, зашагал туда с кувшином. Вскоре я увидел, что он бежит назад. Подумав, что за ним гонятся дикари либо он испугался хищного зверя, я бросился к нему на помощь, но, подбежав ближе, увидел, что на плечах у него что-то лежит. Оказалось, он убил какого-то зверька вроде нашего зайца, но иной окраски и с более длинными ногами. Мы оба радовались такой удаче, и мясо убитого животного оказалось очень вкусным; но еще больше я обрадовался, услышав от Ксури, что он нашел хорошую пресную воду и не встретил диких людей. Потом оказалось, что наши чрезмерные хлопоты о воде были напрасны: в той самой речке, где мы стояли, только немного повыше, куда не достигал прилив, вода была совершенно пресная, и мы, наполнив кувшины, устроили пиршество из убитого зайца и приготовились продолжать путь, так и не обнаружив в этой местности никаких следов человека.
Я уже побывал однажды в этих местах, и мне было хорошо известно, что Канарские острова и острова Зеленого Мыса отстоят недалеко от материка. Но теперь у меня не было с собой приборов для наблюдений, и, следовательно, я не мог определить, на какой широте мы находимся; к тому же я не знал в точности или, во всяком случае, не помнил, на какой широте лежат эти острова, поэтому неизвестно было, где их искать и когда следует свернуть в открытое море, чтобы приплыть к ним; знай я это, мне было бы нетрудно добраться до какого-нибудь из островов. Но я надеялся, что если я буду держаться вдоль берега, покамест не дойду до той части страны, где англичане ведут береговую торговлю, то я, по всей вероятности, встречу какое-нибудь английское купеческое судно, совершающее свой обычный рейс, и оно нас подберет. По всем своим расчетам, мы находились теперь против береговой полосы, что тянется между владениями марокканского султана и землями негров. Это пустынная, безлюдная область, где обитают одни только дикие звери: негры, боясь мавров, покинули ее и ушли дальше на юг, а мавры нашли невыгодным заселять эти бесплодные земли; вернее же, что тех или других распугали тигры, львы, леопарды и прочие хищники, которые водятся здесь в несметном количестве. Таким образом, для мавров эта область служит только местом охоты, на которую они отправляются целыми армиями, по две, по три тысячи человек. Неудивительно поэтому, что на протяжении чуть ли не ста миль мы видели днем лишь безлюдную пустыню, а ночью не слыхали ничего, кроме воя и рева диких зверей.
Два раза в дневную пору мне показалось, что я вижу вдали Тенерифский пик — высочайшую вершину горы Тенерифе, что на Канарских островах. Я даже пробовал сворачивать в море в надежде добраться туда, но оба раза противный ветер и сильное волнение, опасное для моего утлого суденышка, принуждали меня повернуть назад, так что в конце концов я решил не отступать более от моего первоначального плана и держаться вдоль берегов. После того как мы вышли из устья речки, нам еще несколько раз пришлось приставать к берегу для пополнения запасов пресной воды. Однажды ранним утром мы стали на якорь под защитой довольно высокого мыска; прилив только еще начинался, и мы ждали полной его силы, чтобы подойти ближе к берегу. Вдруг Ксури, у которого, видно, глаза были зорче моих, тихонько окликнул меня и сказал, что нам лучше бы отойти от берега подальше. Я взглянул, куда он показывал, и действительно увидел страшилище. Это был огромной величины лев, лежавший на скате берега в тени нависшей скалы.
Мальчик испугался. Я не стал возражать, велел только не шевелиться, и, взяв самое большое ружье, по калибру почти равнявшееся мушкету, зарядил его двумя кусками свинца и порядочным количеством пороху; в другое я вкатил две большие пули, а в третье у нас было три ружья — пять пуль поменьше. Взяв первое ружье и хорошенько прицелившись зверю в голову, я выстрелил; но он лежал, прикрыв морду лапой, и заряд попал ему в переднюю лапу и перебил кость выше колена. Зверь с рычанием вскочил, но, почувствовав боль, сейчас же свалился, потом опять поднялся на трех лапах и испустил такой ужасный рев, какого я в жизни своей не слышал. Я был немного удивлен тем, что не попал в голову, однако, не медля ни минуты, взял второе ружье и выстрелил зверю вдогонку, так как он заковылял быстро прочь от берега; на этот раз заряд попал прямо в цель. Я с удовольствием увидел, как лев упал и, издавая какие-то слабые звуки, начал корчиться в борьбе со смертью. Тут Ксури набрался храбрости и стал проситься на берег.
Мальчик прыгнул в воду и поплыл к берегу, работая одной рукой и держа в другой ружье. Подойдя вплотную к распростертому зверю, он приставил дуло ружья к его уху и выстрелил, прикончив зверя. Дичь была знатная, но несъедобная, и я очень жалел, что мы истратили даром три заряда. Но Ксури объявил, что он поживится кое-чем от убитого льва, и когда мы вернулись на баркас, попросил у меня топор. Однако головы отрубить он не смог, а отрубил только лапу, которую и притащил с собой. Она была чудовищных размеров. Тут мне пришло в голову, что, может быть, нам пригодится шкура льва, и я решил попытаться снять ее.
Мы с Ксури подошли ко льву, но я не знал, как взяться за дело. Ксури оказался гораздо ловчее меня. Эта работа заняла у нас целый день. Наконец шкура была снята; мы растянули ее на крыше нашей каютки; дня через два солнце как следует просушило ее, и впоследствии она служила мне постелью. После этой остановки мы еще дней десять — двенадцать продолжали держать курс на юг, стараясь как можно экономнее расходовать наши запасы, начинавшие быстро таять, и сходили на берег только за пресной водой. Я хотел дойти до устьев Гамбии или Сенегала, иначе говоря, приблизиться к Зеленому Мысу, где надеялся встретить какое-нибудь европейское судно: я знал, что, если этого не случится, мне останется либо блуждать в поисках островов, либо погибнуть здесь среди негров. Мне было известно, что все европейские суда, куда бы они ни направлялись — к берегам ли Гвинеи, в Бразилию или в Ост-Индию, — проходят мимо Зеленого Мыса или островов того же названия; словом, я поставил всю свою судьбу на эту карту, понимая, что либо я встречу европейское судно, либо погибну.
Итак, еще дней десять я продолжал стремиться к этой единственной цели. Постепенно я стал замечать, что побережье обитаемо: в двух-трех местах, проплывая мимо, мы видели на берегу людей, которые глазели на нас. Мы могли также различить, что они были черные как смоль и совсем голые. Один раз я хотел было сойти к ним на берег, но Ксури, мой мудрый советчик, сказал: «Не ходи, не ходи». Тем не менее я стал держать ближе к берегу, чтобы можно было вступить с ними в разговор. Они, должно быть, поняли мое намерение и долго бежали вдоль берега за нашим баркасом. Я заметил, что они не были вооружены, кроме одного, державшего в руке длинную тонкую палку.
Ксури сказал мне, что это копье и что дикари мечут копья очень далеко и замечательно метко; поэтому я держался в некотором отдалении от них и, как умел, объяснялся с ними знаками, стараясь главным образом дать им понять, что мы нуждаемся в пище. Они знаками показали мне, чтобы я остановил лодку и что они принесут нам мяса. Как только я спустил парус и лег в дрейф, двое чернокожих побежали куда-то и через полчаса или того меньше принесли два куска вяленого мяса и немного зерна какого-то местного злака. Мы не знали, что это было за мясо и что за зерно, однако изъявили полную готовность принять и то и другое. Но тут мы стали в тупик: как получить все это? Мы не решались сойти на берег, боясь дикарей, а они, в свою очередь, боялись нас нисколько не меньше. Наконец они придумали выход из этого затруднения, одинаково безопасный для обеих сторон: сложив на берегу зерно и мясо, они отошли подальше и стояли неподвижно, пока мы не переправили все это на баркас, а затем воротились на прежнее место.
Мы благодарили их знаками, потому что больше нам было нечем отблагодарить. Но в ту же минуту нам представился случай оказать им большую услугу. Мы еще стояли у берега, как вдруг со стороны гор выбежали два огромных зверя и бросились к морю. Один из них, как нам показалось, гнался за другим: был ли это самец, преследовавший самку, играли ли они между собою или грызлись, мы не могли разобрать, как не могли бы сказать и того, было ли это обычное явление в тех местах или исключительный случай; я думаю, впрочем, что последнее было вернее, так как, во-первых, хищные звери редко показываются днем, а во-вторых, мы заметили, что люди на берегу, особенно женщины, сильно перепугались… Только человек, державший копье или дротик, остался на месте; остальные пустились бежать. Но звери мчались прямо к морю и не намеревались нападать на негров. Они бросились в воду и стали плавать, словно купание было единственной целью их появления. Вдруг один из них подплыл довольно близко к баркасу.
Я этого не ожидал; тем не менее, зарядив поскорее ружье и приказав Ксури зарядить оба других, я приготовился встретить хищника. Как только он приблизился на расстояние ружейного выстрела, я спустил курок, и пуля попала ему прямо в голову; он мгновенно погрузился в воду, потом вынырнул и поплыл назад к берегу, то исчезая под водой, то снова появляясь на поверхности. Видимо, он был в агонии — он захлебывался водой и кровью из смертельной раны и, не доплыв немного до берега, околел. Невозможно передать, сколь поражены были бедные дикари, когда услышали треск и увидали огонь ружейного выстрела; некоторые из них едва не умерли со страху и упали на землю, точно мертвые. Но, видя, что зверь пошел ко дну и что я делаю им знаки подойти ближе, они ободрились и вошли в воду, чтобы вытащить убитого зверя. Я нашел его по кровавым пятнам на воде и, закинув на него веревку, перебросил конец ее неграм, а те притянули ее к берегу. Животное оказалось леопардом редкой породы с пятнистой шкурой необычайной красоты.
Негры, стоя над ним, воздевали вверх руки в изумлении; они не могли понять, чем я его убил. Второй зверь, испуганный огнем и треском моего выстрела, выскочил на берег и убежал в горы; за дальностью расстояния я не мог разобрать, что это был за зверь. Между тем я понял, что неграм хочется поесть мяса убитого леопарда; я охотно оставил его им в дар и показал знаками, что они могут взять его себе. Они всячески выражали свою благодарность и, не теряя времени, принялись за работу. Хотя ножей у них не было, однако, действуя заостренными кусочками дерева, они сняли шкуру с мертвого зверя так быстро и ловко, как мы не сделали бы этого и ножом. Они предложили мне мясо, но я отказался, объяснив знаками, что отдаю его им, и попросил только шкуру, которую они мне отдали весьма охотно. Кроме того, они принесли для меня новый запас провизии, гораздо больше прежнего, и я его взял, хоть и не знал, какие это были припасы.
Затем я знаками попросил у них воды, протянув один из наших кувшинов, я опрокинул его кверху дном, чтобы показать, что он пуст и что его надо наполнить. Они сейчас же прокричали что-то своим. Немного погодя появились две женщины с большим сосудом воды из обожженной должно быть, на солнце глины и оставили его на берегу, как и провизию. Я отправил Ксури со всеми нашими кувшинами, и он наполнил водой все три. Женщины были совершенно голые, как и мужчины. Запасшись таким образом водой, кореньями и зерном, я расстался с гостеприимными неграми и в течение еще одиннадцати дней продолжал путь в прежнем направлении, не приближаясь к берегу. Наконец милях в пятнадцати впереди я увидел узкую полосу земли, далеко выступавшую в море.
Погода была тихая, и я свернул в открытое море, чтобы обогнуть эту косу. В тот момент, когда мы поравнялись с ее оконечностью, я ясно различил милях в двух от берега со стороны океана другую полосу земли и заключил вполне основательно, что узкая коса — Зеленый Мыс, а полоса земли — острова того же названия. Но они были очень далеко, и, не решаясь направиться к ним, я не знал, что делать. Я понимал, что если меня застигнет свежий ветер, то я, пожалуй, не доплыву ни до острова, ни до мыса. Ломая голову над этой дилеммой, я присел на минуту в каюте, предоставив Ксури править рулем, как вдруг я услышал его крик: «Хозяин! Я выскочил из каюты и тотчас же не только увидел корабль, но даже определил, что он был португальский и направлялся, как я поначалу решил, к берегам Гвинеи за неграми. Но, присмотревшись внимательнее, я убедился, что судно идет в другом направлении и не думает сворачивать к земле.
Тогда я поднял все паруса и повернул в открытое море, решившись сделать все возможное, чтобы вступить с ним в переговоры. Я, впрочем, скоро убедился, что, даже идя полным ходом, мы не успеем подойти к нему близко и что оно пройдет мимо, прежде чем мы успеем подать ему сигнал; мы выбивались из сил; но, когда я уже почти отчаялся, нас, очевидно, разглядели с корабля в подзорную трубу и приняли за лодку какого-нибудь погибшего европейского судна. Корабль убавил паруса, чтобы дать нам возможность подойти. Я воспрянул духом. У нас на баркасе был кормовой флаг с корабля нашего бывшего хозяина, и я стал махать этим флагом в знак того, что мы терпим бедствие, и, кроме того, выстрелил из ружья. На корабле увидели флаг и дым от выстрела самого выстрела они не слыхали ; корабль лег в дрейф, ожидая нашего приближения, и спустя три часа мы причалили к нему. По-португальски, по-испански и по-французски меня стали спрашивать, кто я, но ни одного из этих языков я не знал.
Наконец один матрос, шотландец, заговорил со мной по-английски, и я объяснил ему, что я англичанин и убежал от мавров из Сале, где меня держали в неволе. Тогда меня и моего спутника пригласили на корабль со всем нашим грузом и приняли весьма любезно. Легко себе представить, какой невыразимой радостью наполнило меня сознание свободы после того бедственного и почти безнадежного положения, в котором я находился. Я немедленно предложил все свое имущество капитану в благодарность за мое избавление, но он великодушно отказался, сказав, что ничего с меня не возьмет и что все будет возвращено мне в целости, как только мы придем в Бразилию. А это всегда может случиться. Кроме того, ведь мы завезем вас в Бразилию, а от вашей родины это очень далеко, и вы умрете там с голоду, если я отниму все, что у вас есть. Для чего же тогда мне было вас спасать?
Нет, нет, сеньор инглезе то есть англичанин , я довезу вас даром до Бразилии, а ваше имущество даст вам возможность прожить там и оплатить проезд на родину. Капитан оказался великодушным не только на словах, но и на деле. Он распорядился, чтобы никто из матросов не смел прикасаться к моему имуществу, затем составил подробную его опись и взял все это под присмотр, а опись передал мне, чтобы потом, по прибытии в Бразилию, я мог получить по ней каждую вещь, вплоть до трех глиняных кувшинов. Что касается моего баркаса, то капитан, видя, что он очень хорош, сказал, что охотно купит его для своего корабля, и спросил, сколько я хочу получить за него. На это я ответил, что он поступил со мной так великодушно во всех отношениях, что я ни в коем случае не стану назначать цену за свою лодку, а всецело предоставляю это ему. Тогда он сказал, что выдаст мне письменное обязательство уплатить за нее восемьдесят серебряных «восьмериков» в Бразилии, но что если по приезде туда кто-нибудь предложит мне больше, то и он даст мне больше. Кроме того, он предложил мне шестьдесят «восьмериков» за мальчика Ксури.
Мне очень не хотелось брать эти деньги, и не потому чтобы я боялся отдать мальчика капитану, а потому что мне было жалко продавать свободу бедняги, который так преданно помогал мне самому добыть ее. Я изложил капитану все эти соображения, и он признал их справедливость, но советовал не отказываться от сделки, говоря, что он выдаст мальчику обязательство отпустить его на волю через десять лет, если он примет христианство. Это меняло дело, а так как к тому же сам Ксури выразил желание перейти к капитану, то я и уступил его. Наш переезд до Бразилии совершился вполне благополучно, и после двадцатидвухдневного плавания мы вошли в залив де Тодос-лос-Сантос, иначе — залив Всех Святых. Итак, я еще раз был избавлен от самого бедственного положения, в какое только может попасть человек, и теперь мне оставалось решить, что делать с собою. Я никогда не забуду, как великодушно отнесся ко мне капитан португальского корабля. Он ничего не взял с меня за проезд, аккуратнейшим образом возвратил мне все мои вещи, дал мне двадцать дукатов за шкуру леопарда и сорок за львиную шкуру и купил все, что мне хотелось продать, в том числе ящик с винами, два ружья и остаток воску часть его пошла у нас на свечи.
Одним словом, я выручил около двухсот «восьмериков» и с этим капиталом сошел на берег Бразилии. Вскоре капитан ввел меня в дом одного своего знакомого, такого же доброго и честного человека, как он сам. Это был владелец «инхеньо», то есть, по местному наименованию, плантации сахарного тростника и сахарного завода при ней. Я прожил у него довольно долгое время и благодаря этому познакомился с культурой сахарного тростника и сахарным производством. Видя, как хорошо живется плантаторам и как быстро они богатеют, я решил хлопотать о разрешении поселиться здесь окончательно, чтобы самому заняться этим делом. В то же время я старался придумать какой-нибудь способ выписать из Лондона хранившиеся у меня там деньги. Когда мне удалось получить бразильское подданство, я на все мои наличные деньги купил участок невозделанной земли и стал составлять план моей будущей плантации и усадьбы, сообразуясь с размерами той денежной суммы, которую я рассчитывал получить из Англии.
Был у меня сосед, португалец из Лиссабона, по происхождению англичанин, по фамилии Уэллс. Он находился приблизительно в таких же условиях, как и я. Я называю его соседом, потому что его плантация прилегала к моей и мы с ним были в самых приятельских отношениях. У меня, как и у него, оборотный капитал был весьма невелик, и первые два года мы оба еле-еле могли прокормиться с наших плантаций. Но, по мере того как земля возделывалась, мы богатели, так что на третий год часть земли была у нас засажена табаком, и мы разделали по большому участку под сахарный тростник к будущему году.
Я долго плавал вокруг него и вдруг заметил корабельный канат удивляюсь, как он сразу не бросился мне в глаза! Канат свешивался из люка, и конец его приходился так высоко над водой, что мне с величайшим трудом удалось поймать его. Я поднялся по канату до кубрика. Корабль стоял на твёрдой песчаной отмели, корма его сильно приподнялась, а нос почти касался воды. Таким образом, вода не попала в корму, и ни одна из вещей, находившихся там, не подмокла.
Я поспешил туда, так как мне раньше всего хотелось узнать, какие вещи испортились, а какие уцелели. Оказалось, что весь запас корабельной провизии остался совершенно сухим. А так как меня мучил голод, то я первым делом пошёл в кладовую, набрал сухарей и, продолжая осмотр корабля, ел на ходу, чтобы не терять времени. В кают-компании я нашёл бутылку рома и отхлебнул из неё несколько хороших глотков, так как очень нуждался в подкреплении сил для предстоящей работы. Прежде всего мне нужна была лодка, чтобы перевезти на берег те вещи, которые могли мне понадобиться. Но лодку было неоткуда взять, а желать невозможного бесполезно. Нужно было придумать что-нибудь другое. На корабле были запасные мачты, стеньги и реи. Из этого материала я решил построить плот и горячо принялся за работу. Кубрик-помещение для матросов в носовой части корабля.
Выбрав несколько брёвен полегче, я выбросил их за борт, обвязав предварительно каждое бревно канатом, чтобы их не унесло. Затем я спустился с корабля, притянул к себе четыре бревна, крепко связал их с обоих концов, скрепив ещё сверху двумя или тремя дощечками, положенными накрест, и у меня вышло нечто вроде плота. Меня этот плот отлично выдерживал, но для большого груза он был слишком лёгок и мал. Пришлось мне снова взбираться на корабль. Там разыскал я пилу нашего корабельного плотника и распилил запасную мачту на три бревна, которые и приладил к плоту. Плот стал шире и гораздо устойчивее. Эта работа стоила мне огромных усилий, но желание запастись всем необходимым для жизни поддерживало меня, и я сделал то, на что при обыкновенных обстоятельствах у меня не хватило бы сил. Теперь мой плот был широк и крепок, он мог выдержать значительный груз. Чем же нагрузить этот плот и что сделать, чтобы его не смыло приливом? Долго раздумывать было некогда, нужно было торопиться.
Раньше всего я уложил на плоту все доски, какие нашлись на корабле; потом взял три сундука, принадлежавших нашим матросам, взломал замки и выбросил все содержимое. Потом я отобрал те вещи, которые могли понадобиться мне больше всего, и наполнил ими все три сундука. В один сундук я сложил съестные припасы: рис, сухари, три круга голландского сыру, пять больших кусков вяленой козлятины, служившей нам на корабле главной мясной пищей, и остатки ячменя, который мы везли из Европы для бывших на судне кур; кур мы давно уже съели, а немного зерна осталось. Этот ячмень был перемешан с пшеницей; он очень пригодился бы мне, но, к сожалению, как потом оказалось, был сильно попорчен крысами. Кроме того, я нашёл несколько ящиков вина и до шести галлонов[12] рисовой водки, принадлежавших нашему капитану. Эти ящики я тоже поставил на плот, рядом с сундуками. Между тем, покуда я был занят погрузкой, начался прилив, и я с огорчением увидел, что мой кафтан, рубашку и камзол, оставленные мной на берегу, унесло в море. Теперь у меня остались только чулки да штаны полотняные, короткие до колен , которые я не снял, когда плыл к кораблю. Это заставило меня подумать о том, чтобы запастись не только едой, но и одеждой. На корабле было достаточное количество курток и брюк, но я взял пока одну только пару, потому что меня гораздо больше соблазняло многое другое, и прежде всего рабочие инструменты.
После долгих поисков я нашёл ящик нашего плотника, и это была для меня поистине драгоценная находка, которой я не отдал бы в то время за целый корабль, наполненный золотом. Я поставил на плот этот ящик, даже не заглянув в него, так как мне было отлично известно, какие инструменты находятся в нём. Теперь мне оставалось запастись оружием и зарядами. В каюте я нашёл два хороших охотничьих ружья и два пистолета, которые я уложил на плоту вместе с пороховницей, мешочком дроби и двумя старыми, заржавленными шпагами. Я знал, что у нас на корабле было три бочонка пороху, но не знал, где они хранятся. Однако после тщательных поисков все три бочонка нашлись. Один оказался подмоченным, а два были сухи, и я перетащил их на плот вместе с ружьями и шпагами. Теперь мой плот был достаточно нагружен, и надо было отправляться в путь. Добраться до берега на плоту без паруса, без руля — нелёгкая задача: довольно было самого слабого встречного ветра, чтобы все моё сооружение опрокинулось. К счастью, море было спокойно.
Начинался прилив, который должен был погнать меня к берегу. Кроме того, поднялся небольшой ветерок, тоже попутный. Поэтому, захватив с собою сломанные весла от корабельной шлюпки, я спешил в обратный путь. Вскоре мне удалось высмотреть маленькую бухту, к которой я и направил свой плот. С большим трудом провёл я его поперёк течения и наконец вошёл в эту бухту, упёршись в дно веслом, так как здесь было мелко; едва начался отлив, мой плот со всем грузом оказался на сухом берегу. Теперь мне предстояло осмотреть окрестности и выбрать себе удобное местечко для жизни — такое, где я мог бы сложить все своё имущество, не боясь, что оно погибнет. Я всё ещё не знал, куда я попал: на материк или на остров. Живут ли здесь люди? Водятся ли здесь хищные звери? В полумиле от меня или немного дальше виднелся холм, крутой и высокий.
Я решил подняться на него, чтобы осмотреться кругом. Взяв ружье, пистолет и пороховницу, я отправился на разведку. Взбираться на вершину холма было трудно. Когда же я наконец взобрался, я увидел, какая горькая участь выпала мне на долю: я был на острове! Кругом со всех сторон расстилалось море, за которым нигде не было видно земли, если не считать торчавших в отдалении нескольких рифов да двух островков, лежавших милях в девяти к западу. Эти островки были маленькие, гораздо меньше моего. Я сделал и другое открытие: растительность на острове была дикая, нигде не было видно ни клочка возделанной земли! Значит, людей здесь и в самом деле не было! Хищные звери здесь тоже как будто не водились, по крайней мере я не приметил ни одного. Зато птицы водились во множестве, все каких-то неизвестных мне пород, так что потом, когда мне случалось подстрелить птицу, я никогда не мог определить по виду, годится в пищу её мясо или нет.
Спускаясь с холма, я подстрелил одну птицу, очень большую: она сидела на дереве у опушки леса. Я думаю, это был первый выстрел, раздавшийся в этих диких местах. Не успел я выстрелить, как над лесом взвилась туча птиц. Каждая кричала на свой лад, но ни один из этих криков не походил на крики знакомых мне птиц. Убитая мною птица напоминала нашего европейского ястреба и окраской перьев, и формой клюва. Только когти у неё были гораздо короче. Мясо её отдавало падалью, и я не мог его есть. Таковы были открытия, которые я сделал в первый день. Потом я воротился к плоту и принялся перетаскивать вещи на берег. Это заняло у меня весь остаток дня.
К вечеру я снова стал думать, как и где мне устроиться на ночь. Лечь прямо на землю я боялся: что, если мне грозит нападение какого-нибудь хищного зверя? Поэтому выбрав на берегу удобное местечко для ночлега, я загородил его со всех сторон сундуками и ящиками, а внутри этой ограды соорудил из досок нечто вроде шалаша. Беспокоил меня также вопрос, как я буду добывать себе пищу, когда у меня выйдут запасы: кроме птиц да двух каких-то зверьков, вроде нашего зайца, выскочивших из лесу при звуке моего выстрела, никаких живых существ я здесь не видел. Впрочем, в настоящее время меня гораздо больше занимало другое. Я увёз с корабля далеко не всё, что можно было взять; там осталось много вещей, которые могли мне пригодиться, и прежде всего паруса и канаты. Поэтому я решил, если мне ничто не помешает, снова побывать на корабле. Я был уверен, что при первой же буре его разобьёт в щепки. Нужно было отложить все другие дела и спешно заняться разгрузкой судна. Нельзя успокаиваться, пока я не свезу на берег все вещи, до последнего гвоздика.
Придя к такому решению, я стал думать, ехать ли мне на плоту или отправиться вплавь, как в первый раз. Я решил, что удобнее отправиться вплавь. Только на этот раз я разделся в шалаше, оставшись в одной нижней клетчатой сорочке, в полотняных штанах и кожаных туфлях на босу ногу. Как и в первый раз, я взобрался на корабль по канату, затем сколотил новый плот и перевёз на нём много полезных вещей. Во-первых, я захватил всё, что нашлось в чуланчике нашего плотника, а именно: два или три мешка с гвоздями большими и мелкими , отвёртку, дюжины две топоров, а главное — такую полезную вещь, как точило. Потом я прихватил несколько вещей, найденных мною у нашего канонира:[13] три железных лома, два бочонка с ружейными пулями и немного пороху. Потом я разыскал на корабле целый ворох всевозможного платья да прихватил ещё запасный парус, гамак, несколько тюфяков и подушек. Всё это я сложил на плоту и, к великому моему удовольствию, доставил на берег в целости. Отправляясь на корабль, я боялся, как бы в моё отсутствие на провизию не напали какие-нибудь хищники. К счастью, этого не случилось.
Только какой-то зверёк прибежал из лесу и уселся на одном из моих сундуков. Увидав меня, он отбежал немного в сторону, но тотчас же остановился, встал на задние лапы и с невозмутимым спокойствием, без всякого страха поглядел мне в глаза, словно хотел познакомиться со мной. Зверёк был красивый, похожий на дикую кошку. Я прицелился в него из ружья, но он, не догадываясь об угрожавшей ему опасности, даже не тронулся с места. Тогда я бросил ему кусок сухаря, хотя это было с моей стороны неразумно, так как сухарей у меня было мало и мне следовало их беречь. Всё же зверёк так понравился мне, что я уделил ему этот кусок сухаря. Он подбежал, обнюхал сухарь, съел его и облизнулся с большим удовольствием. Видно было, что он ждёт продолжения. Но больше я не дал ему ничего. Он посидел немного и ушёл.
После этого я принялся строить себе палатку. Я сделал её из паруса и жердей, которые нарезал в лесу. В палатку я перенёс всё, что могло испортиться от солнца и дождя, а вокруг нагромоздил пустые ящики и сундуки, на случай внезапного нападения людей или диких зверей. Вход в палатку я загородил снаружи большим сундуком, поставив его боком, а изнутри загородился досками. Затем я разостлал на земле постель, положил у изголовья два пистолета, рядом с постелью — ружье и лёг. После кораблекрушения это была первая ночь, которую я провёл в постели. Я крепко проспал до утра, так как в предыдущую ночь спал очень мало, а весь день работал без отдыха: сперва грузил вещи с корабля на плот, а потом переправлял их на берег. Ни у кого, я думаю, не было такого огромного склада вещей, какой был теперь у меня. Но мне всё казалось мало. Корабль был цел, и, покуда не отнесло его в сторону, покуда на нём оставалась хоть одна вещь, которой я мог воспользоваться, я считал необходимым свезти оттуда на берег всё, что возможно.
Поэтому каждый день я отправлялся туда во время отлива и привозил с собою всё новые и новые вещи. Особенно успешным было третье моё путешествие. Я разобрал все снасти и взял с собой все верёвки. В этот же раз я привёз большой кусок запасной парусины, служившей у нас для починки парусов, и бочонок с подмокшим порохом, который я было оставил на корабле. В конце концов я переправил на берег все паруса; только пришлось разрезать их на куски и перевезти по частям. Впрочем, я не жалел об этом: паруса были нужны мне отнюдь не для мореплавания, и вся их ценность заключалась для меня в парусине, из которой они были сшиты. Теперь с корабля было взято решительно всё, что под силу поднять одному человеку. Остались только громоздкие вещи, за которые я и принялся в следующий рейс. Я начал с канатов. Каждый канат я разрезал на куски такой величины, чтобы мне не было слишком трудно управляться с ними, и по кускам перевёз три каната.
Кроме того, я взял с корабля все железные части, какие мог отодрать при помощи топора. Затем, обрубив все оставшиеся реи, я построил из них плот побольше, погрузил на него все эти тяжести и пустился в обратный путь. Но на этот раз счастье изменило мне: мой плот был так тяжело нагружен, что мне было очень трудно им управлять. Когда, войдя в бухточку, я подходил к берегу, где было сложено остальное моё имущество, плот опрокинулся, и я упал в воду со всем моим грузом. Утонуть я не мог, так как это произошло неподалёку от берега, но почти весь мой груз очутился под водой; главное, затонуло железо, которым я так дорожил. Правда, когда начался отлив, я вытащил на берег почти все куски каната и несколько кусков железа, но мне приходилось нырять за каждым куском, и это очень утомило меня. Мои поездки на корабль продолжались изо дня в день, и каждый раз я привозил что-нибудь новое. Уже тринадцать дней я жил на острове и за это время побывал на корабле одиннадцать раз, перетащив на берег решительно всё, что в состоянии поднять пара человеческих рук. Не сомневаюсь, что, если бы тихая погода продержалась дольше, я перевёз бы по частям весь корабль. Делая приготовления к двенадцатому рейсу, я заметил, что поднимается ветер.
Тем не менее, дождавшись отлива, я отправился на корабль. Во время прежних своих посещений я так основательно обшарил нашу каюту, что мне казалось, будто там уж ничего невозможно найти. Но вдруг мне бросился в глаза маленький шкаф с двумя ящиками: в одном я нашёл три бритвы, ножницы и около дюжины хороших вилок и ножей; в другом ящике оказались деньги, частью европейской, частью бразильской серебряной и золотой монетой, — всего до тридцати шести фунтов стерлингов. Я усмехнулся при виде этих денег. Всю кучу золота я охотно отдал бы за любой из этих грошовых ножей. Мне некуда тебя девать. Так отправляйся же на дно морское. Если бы ты лежал на полу, право, не стоило бы труда нагибаться, чтобы поднять тебя. Но, поразмыслив немного, я всё же завернул деньги в кусок парусины и прихватил, их с собой. Море бушевало всю ночь, и, когда поутру я выглянул из своей палатки, от корабля не осталось и следа.
Теперь я мог всецело заняться вопросом, который тревожил меня с первого дня: что мне делать, чтобы на меня не напали ни хищные звери, ни дикие люди? Какое жилье мне устроить? Выкопать пещеру или поставить палатку? В конце концов я решил сделать и то и другое. К этому времени мне стало ясно, что выбранное мною место на берегу не годится для постройки жилища: это было болотистое, низменное место, у самого моря. Жить в подобных местах очень вредно. К тому же поблизости не было пресной воды. Я решил найти другой клочок земли, более пригодный для жилья. Мне было нужно, чтобы жилье моё было защищено и от солнечного зноя и от хищников; чтобы оно стояло в таком месте, где нет сырости; чтобы вблизи была пресная вода. Кроме того, мне непременно хотелось, чтобы из моего дома было видно море.
Как видите, мне все ещё не хотелось расставаться с надеждой. После долгих поисков я нашёл наконец подходящий участок для постройки жилища. Это была небольшая гладкая полянка на скате высокого холма. От вершины до самой полянки холм спускался отвесной стеной, так что я мог не опасаться нападения сверху. В этой стене у самой полянки было небольшое углубление, как будто вход в пещеру, но никакой пещеры не было. Вот тут-то, прямо против этого углубления, на зелёной полянке я и решил разбить палатку. Место это находилось на северо-западном склоне холма, так что почти до самого вечера оно оставалось в тени. А перед вечером его озаряло заходящее солнце. Прежде чем ставить палатку, я взял заострённую палку и описал перед самым углублением полукруг ярдов[14] десяти в диаметре. Затем по всему полукругу я вбил в землю два ряда крепких высоких кольев, заострённых на верхних концах.
Между двумя рядами кольев я оставил небольшой промежуток и заполнил его до самого верха обрезками канатов, взятых с корабля. Я сложил их рядами, один на другой, а изнутри укрепил ограду подпорками. Ограда вышла у меня на славу: ни пролезть сквозь неё, ни перелезть через неё не мог ни человек, ни зверь. Эта работа потребовала много времени и труда. Особенно трудно было нарубить в лесу жердей, перенести их на место постройки, обтесать и вбить в землю. Забор был сплошной, двери не было. Для входа в моё жилище мне служила лестница. Я приставлял её к частоколу всякий раз, когда мне нужно было войти или выйти. Глава 7 Робинзон на новоселье. Еле справился я с этой работой.
И сейчас же пришлось взяться за новую: разбить большую, прочную палатку. В тропических странах дожди, как известно, бывают чрезвычайно обильны и в определённое время года льют без перерыва много дней. Чтобы предохранить себя от сырости, я сделал двойную палатку, то есть сначала поставил одну палатку, поменьше, а над нею — другую, побольше. Наружную палатку я накрыл брезентом, захваченным мною на корабле вместе с парусами. Теперь я спал уже не на подстилке, брошенной прямо на землю, а в очень удобном гамаке, принадлежавшем помощнику нашего капитана. Я перенёс в палатку все съестные припасы и прочие вещи, которые могли испортиться от дождей. Когда всё это было внесено внутрь ограды, я наглухо заделал отверстие, временно служившее мне дверью, и стал входить по приставной лестнице, о которой уже сказано выше. Таким образом, я жил, как в укреплённом замке, ограждённый от всяких опасностей, и мог спать совершенно спокойно. Заделав ограду, я принялся копать пещеру, углубляя естественную впадину в горе. Пещера приходилась как раз за палаткой и служила мне погребом.
Выкопанные камни я уносил через палатку во дворик и складывал у ограды с внутренней стороны. Туда же ссыпал я и землю, так что почва во дворике поднялась фута на полтора. Немало времени отняли у меня эти работы. Впрочем, в ту пору меня занимали многие другие дела и случилось несколько таких происшествий, о которых я хочу рассказать. Как-то раз, ещё в то время, когда я только готовился ставить палатку и рыть пещеру, набежала вдруг чёрная туча и хлынул проливной дождь. Потом блеснула молния, раздался страшный удар грома. В этом, конечно, не было ничего необыкновенного, и меня испугала не столько самая молния, сколько одна мысль, которая быстрее молнии промелькнула у меня в уме: «Мой порох! Я с ужасом думал: «Один удар молнии может уничтожить весь мой порох! А без него я буду лишён возможности обороняться от хищных зверей и добывать себе пищу». Странное дело: в то время я даже не подумал о том, что при взрыве раньше всего могу погибнуть я сам.
Этот случай произвёл на меня такое сильное впечатление, что, как только гроза прошла, я отложил на время все свои работы по устройству и укреплению жилища и принялся за столярное ремесло и шитье: я шил мешочки и делал ящички для пороха. Нужно было разделить порох на несколько частей и каждую часть хранить отдельно, чтобы они не могли вспыхнуть все сразу. На эту работу у меня ушло почти две недели. Всего пороху у меня было до двухсот сорока фунтов. Я разложил всё это количество по мешочкам и ящичкам, разделив его по крайней мере на сто частей. Мешочки и ящички я запрятал в расселины горы, в таких местах, куда не могла проникнуть сырость, и тщательно отметил каждое место. За бочонок с подмоченным порохом я не боялся — этот порох и без того был плохой — и потому поставил его, как он был, в пещеру, или в свою «кухню», как я мысленно называл её. Всё это время я раз в день, а иногда и чаще, выходил из дому с ружьём — для прогулки, а также для того, чтобы ознакомиться с местной природой и, если удастся, подстрелить какую-нибудь дичь. В первый же раз как я отправился в такую экскурсию, я сделал открытие, что на острове водятся козы. Я очень обрадовался, но вскоре оказалось, что козы необычайно проворны и чутки, так что подкрасться к ним нет ни малейшей возможности.
Впрочем, это не смутило меня: я не сомневался, что рано или поздно научусь охотиться за ними. Вскоре я подметил одно любопытное явление: когда козы были на вершине горы, а я появлялся в долине, все стадо тотчас же убегало от меня прочь; но если козы были в долине, а я на горе, тогда они, казалось, не замечали меня. Из этого я сделал вывод, что глаза у них устроены особенным образом: они не видят того, что находится наверху. С тех пор я стал охотиться так: взбирался на какой-нибудь холм и стрелял в коз с вершины. Первым же выстрелом я убил молодую козу, при которой был сосунок. Мне от души было жаль козлёнка. Когда мать упала, он продолжал смирно стоять возле неё и доверчиво глядел на меня. Мало того, когда я подошёл к убитой козе, взвалил её на плечи и понёс домой, козлёнок побежал за мной. Так мы дошли до самого дома. Я положил козу на землю, взял козлёнка и спустил его через ограду во двор.
Я думал, что мне удастся вырастить его и приручить, но он ещё не умел есть траву, и я был принуждён его зарезать. Мне надолго хватило мяса этих двух животных. Ел я вообще немного, стараясь по возможности беречь свои запасы, в особенности сухари. После того как я окончательно устроился в своём новом жилище, мне пришлось задуматься над тем, как бы мне скорее сложить себе печь или вообще какой-нибудь очаг. Необходимо было также запастись дровами. Как я справился с этой задачей, как я увеличил свой погреб, как постепенно окружил себя некоторыми удобствами жизни, я подробно расскажу на дальнейших страницах. Глава 8 Календарь Робинзона. Через шесть чёрточек я делал одну длиннее — это означало воскресенье; зарубки же, обозначающие первое число каждого месяца, я делал ещё длиннее. Таким образом я вёл мой календарь, отмечая дни, недели, месяцы и годы. Перечисляя вещи, перевезённые мною с корабля, как уже было сказано, в одиннадцать приёмов, я не упомянул о многих мелочах, хотя и не особенно ценных, но сослуживших мне тем не менее большую службу.
Так, например, в каютах капитана и его помощника я нашёл чернила, перья и бумагу, три или четыре компаса, некоторые астрономические приборы, подзорные трубы, географические карты и корабельный журнал. Всё это я сложил в один из сундуков на всякий случай, не зная даже, понадобится ли мне что-нибудь из этих вещей. Затем мне попалось несколько книг на португальском языке. Я подобрал и их. Были у нас на корабле две кошки и собака. Кошек я перевёз на берег на плоту; собака же ещё во время моей первой поездки сама спрыгнула в воду и поплыла за мной. Много лет она была мне надёжным помощником, служила мне верой и правдой. Она почти заменяла мне человеческое общество, только не могла говорить. О, как бы дорого я дал, чтобы она заговорила! Чернила, перья и бумагу я старался всячески беречь.
Пока у меня были чернила, я подробно записывал всё, что случалось со мной; когда же они иссякли, пришлось прекратить записи, так как я не умел делать чернила и не мог придумать, чем их заменить. Вообще, хотя у меня был такой обширный склад всевозможных вещей, мне, кроме чернил, недоставало ещё очень многого: у меня не было ни лопаты, ни заступа, ни кирки — ни одного инструмента для земляных работ. Не было ни иголок, ни ниток. Моё бельё пришло в полную негодность, но вскоре я научился обходиться совсем без белья, не испытывая большого лишения. Так как мне не хватало нужных инструментов, всякая работа шла у меня очень медленно и давалась с большим трудом. Над тем частоколом, которым я обвёл моё жилище, я работал чуть не целый год. Нарубить в лесу толстые жерди, вытесать из них колья, перетащить эти колья к палатке — на всё это нужно было много времени. Колья были очень тяжёлые, так что я мог поднять не более одного зараз, и порою у меня уходило два дня лишь на то, чтобы вытесать кол и принести его домой, а третий день — чтобы вбить его в землю. Вбивая колья в землю, я употреблял сначала тяжёлую дубину, но потом я вспомнил, что у меня есть железные ломы, которые я привёз с корабля. Я стал работать ломом, хотя не скажу, чтобы это сильно облегчило мой труд.
Вообще вбивание кольев было для меня одной из самых утомительных и неприятных работ. Но мне ли было этим смущаться? Ведь всё равно я не знал, куда мне девать моё время, и другого дела у меня не было, кроме скитаний по острову в поисках пищи; этим делом я занимался аккуратно изо дня в день. Порою на меня нападало отчаяние, я испытывал смертельную тоску, чтобы побороть эти горькие чувства, я взял перо и попытался доказать себе самому, что в моём бедственном положении есть всё же немало хорошего. Я удалён от всего человечества; я пустынник, изгнанный навсегда из мира людей. У меня мало одежды, и скоро мне нечем будет прикрыть наготу.
Второй роман — « Дальнейшие приключения Робинзона Крузо » — менее известен; в России он полностью не издавался с 1935 по 1992 годы только в пересказе, а последняя часть, «Робинзон в Сибири», в сокращении [2]. В нём престарелый Робинзон, посетив свой остров и потеряв Пятницу, доплыл по торговым делам до берегов Юго-Восточной Азии и вынужден добираться в Европу через всю Россию. В частности, он в течение 8 месяцев пережидает зиму в Тобольске. Летом того же года Крузо доезжает до Архангельска и отплывает в Англию. Существует и третья книга Дефо о Робинзоне Крузо, до сих пор не переведённая на русский язык.
«Создатель „Робинзона“ был шпионом»
Говорят, в последний момент даже капитан дрогнул и хотел изменить форму кары, но Селькирк отказался — и остался на острове в океане в полном одиночестве. Через четыре года его спасла другая английская экспедиция. Своими приключениями на острове Селькирк хвастался в английских кабаках. По распространенной версии, именно так его повествование и услышал Дефо. Примечательно, что после такого испытания Селькирк не угомонился, снова записался на корабль и вышел в море, где заболел, умер на корабле и был похоронен в родной стихии. Только выйдя из печати в 1719 году, роман "Робинзон Крузо" произвел фурор. Даниэль Дефо был вдохновлен похвалами в свой адрес и сочинил продолжение истории Робинзона, который теперь отправлялся странствовать по России и Татарии, имевших тогда в глазах цивилизованного мира прямое сходство с преисподней.
Но продолжения оказались куда менее популярными, чем первая часть "Робинзона Крузо" на необитаемом острове. Возможно, тогда и был заложен закон литературы, что сиквелы всегда слабее "первоисточника". Кстати, остров, на котором томился Селькирк, в дальнейшем назвали Робинзон Крузо. Меж тем многие ребята, прочитав ее впервые, оказываются разочарованы. Они ждут захватывающих приключений, любовной истории, сказочных поворотов — а получают скрупулезное перечисление припасов да нудное изложение технологий, как Робинзон устраивает себе хижину, койку, светильник… Действие немного оживляется, лишь когда Робинзон встречает племя людоедов и пленяет Пятницу. Меж тем Даниэль Дефо, хотя умел писать увлекательно, здесь, видимо, имел в виду совсем другое: "Робинзон Крузо" — первый в истории человечества роман о выживании и о силе человеческого духа.
Потому он и не теряет актуальности спустя столько лет, а имя его героя стало нарицательным.
После смерти жены Робинзон отправляется на корабле в Бразилию и просит бросить якорь возле острова, на котором он провёл половину жизни. Остров уже полон поселенцев — испанцев, англичан и дикарей. Робинзон Крузо выступает в роли миротворца, гасит межнациональные конфликты и помогает жителям острова наладить взаимовыгодное сотрудничество. После чего отбывает домой, в дороге теряя верного друга Пятницу в бою с его соплеменниками. Из-за конфликта на судне Робинзона ссаживают в Бенгальском заливе.
Пройдя и проехав Китай и побывав в Пекине, путешественник попадает в Россию. И буквально в первые же дни подвергается нападению местных жителей. Робинзон Крузо прибывает в Тобольск, где решает переждать зиму, которая растягивается на 8 месяцев. Здесь он изучает карты, выбирая один из двух маршрутов в Англию — северный через Архангельск или северо-западный через Ярославль и Нарву. О сибирской зиме Крузо, проживший половину жизни на тропическом острове, пишет много и со вкусом. Пища наша состояла, главным образом, из вяленого оленьего мяса, довольно хорошего хлеба, разной вяленой рыбы и изредка свежей баранины и мяса буйволов, довольно приятного на вкус».
В Тобольске он встретился с дворянами, сосланными в Сибирь в качестве государственных преступников. Робинзон отмечает их образованность и знание языков. Одним из героев романа становится князь Голицын, которого автор называет «царским министром». Князь принимается восхвалять московского царя, его могущество и обширность владений, а Робинзон прерывает его признанием, что на своём острове он был гораздо более могущественным правителем.
В этом романе автор впервые в своём творчестве пытался проникнуть в психологию героини, чтобы разобраться в мотивации её поступков. В романе «Счастливая куртизанка, или история жизни… леди Роксаны» «The Fortunate Mistress: or a History of the Life… of the Lady Roxana», 1724; русский перевод 1974 , или просто «Роксана», представлено жизнеописание дочери каторжанина.
Роксана переходит от одного богатого любовника к другому, всё выше поднимаясь по социальной лестнице. В отличие от персонажей предыдущих романов она не раскаивается и заканчивает жизнь, прячась от разоблачений, которыми ей грозит появление брошенной в юности дочери. Другие романы — «Консолидатор, или Воспоминания о разных сделках из Лунного мира» «The Consolidator; or, Memoirs of Sundry Transactions from the World in the Moon, 1705 , в котором Дефо во многом предвосхитил сатирический приём Дж. Свифта в «Путешествиях Гулливера» 1726—1727 : описал фантастическое государство, подразумевая под ним современную Англию со всеми её социальными и политическими недостатками; «Дневник чумного года» «A Journal of the Plague Year», 1722; русский перевод 1997 о великой лондонской чуме 1665 г. Последние годы жизни и место упокоения Дефо Интерес Дефо к мистике в 1720-х гг. В 1728 г.
Спустя два года, скучая по семье и внукам, тайно вернулся в Лондон, снимал комнату в Канатном переулке в районе Сити, в которой и скончался. Сэмюэл Хорнер. Обелиск на могиле Даниеля Дефо. Писателя похоронили на кладбище Банхилл-Филдс, в тот момент — основном лондонском некрополе нонконформистов. Изначальный скромный надгробный камень в середине 19 в. Кларк в 1869 г.
Было собрано 150 фунтов, что значительно превзошло ожидания Кларка. Скульптор С. Хорнер высек монумент в форме мраморного обелиска на основании из песчаника высота около 5 м по эскизу архитектора К. Торжественное открытие нового надгробия Дефо состоялось 16 сентября 1870 г. Изучение творчества Дефо в России и за рубежом Большинство произведений Дефо издавал анонимно, а потому их точное количество до сих пор неизвестно. В 1958 г.
Мур опубликовал биографию «Даниэль Дефо, гражданин современного мира» «Daniel Defoe, Citizen of the Modern World» , в которой перечислены 547 произведений, якобы написанные Дефо, однако с тех пор многие атрибуции учёными были пересмотрены. Первые труды, посвящённые жизни и творчеству писателя, появились в конце 18 — 1-й половине 19 вв. Уилсона «Memoirs of the life and times of Daniel De Foe», в 3-х томах, 1830 и др. В конце 19 в. Основы изучения творчества Дефо в дореволюционной России заложили А. Алфёров, А.
Каменский, В. Лесевич , А. Веселовский , М. В советскую эпоху значительный вклад в исследование литературного наследия Дефо внесли М. Алексеев , А. Аникст , А.
Елистратова, Ю. Левин, Д. Опубликовано 27 января 2023 г.
Среднее положение в обществе наиболее благоприятствует расцвету всех добродетелей и всех радостей бытия; мир и довольство — слуги его; умеренность, воздержанность, здоровье, спокойствие духа, общительность, всевозможные приятные развлечения, всевозможные удовольствия — его благословенные спутники. Человек среднего достатка проходит свой жизненный путь тихо и безмятежно, не обременяя себя ни физическим, ни умственным непосильным трудом, не продаваясь в рабство из-за куска хлеба, не мучаясь поисками выхода из запутанных положений, которые лишают тело сна, а душу — покоя, не страдая от зависти, не сгорая втайне огнём честолюбия.
Привольно и легко скользит он по жизни, разумным образом вкушая сладости бытия, не оставляющие горького осадка, чувствуя, что он счастлив, и с каждым днём постигая это всё яснее и глубже. Затем отец настойчиво и чрезвычайно ласково стал упрашивать меня не ребячиться, не бросаться очертя голову навстречу бедствиям, от которых сама природа и условия жизни, казалось, должны меня оградить. Ведь я не поставлен в необходимость работать из-за куска хлеба, а он приложит все старания, чтобы вывести меня на ту дорогу, которую советует мне избрать; если же я окажусь неудачником или несчастным, то мне придётся пенять лишь на злой рок или на собственные оплошности. Итак, он предостерёг меня от шага, который не принесёт мне ничего, кроме вреда, и, исполнив таким образом свой долг, слагает с себя всякую ответственность; словом, если я останусь дома и устрою свою жизнь согласно его указаниям, он будет мне заботливым отцом, но ни в коем случае не станет способствовать моей погибели, поощряя к отъезду. В заключение он привёл в пример моего старшего брата, которого он так же настойчиво убеждал не принимать участия в нидерландской войне, но все уговоры оказались напрасными: юношеские мечтания заставили моего брата бежать в армию, и он погиб.
И хотя, закончил отец, он никогда не перестанет молиться обо мне, но берётся утверждать, что, если я не откажусь от своих безумных намерений, на мне не будет благословения Божия. Придёт время, когда я пожалею, что пренебрёг его советом, но тогда, может статься, некому будет прийти мне на выручку. Я видел, как в конце этой речи она была поистине пророческой, хотя, я думаю, отец мой и сам этого не подозревал обильные слёзы заструились по лицу старика, особенно когда он заговорил о моём убитом брате; а когда батюшка сказал, что придёт время раскаяния, но помочь мне уже будет некому, то от волнения голос его дрогнул, и он прошептал, что сердце его разрывается и он не может больше вымолвить ни слова. Я был искренне растроган этой речью да и кого бы она не тронула? Но увы!
Через несколько дней от моей решимости не осталось и следа: короче говоря, через несколько недель после моего разговора с отцом я во избежание новых отцовских увещаний решил бежать из дому тайком. Я сдержал пыл своего нетерпения и действовал не спеша: выбрав время, когда моя мать, как мне показалось, была в более добром расположении духа, чем обычно, я отвел её в уголок и признался, что все мои помыслы подчинены желанию повидать далёкие края, и что, если даже я и займусь каким-либо делом, у меня всё равно не хватит терпения довести его до конца, и что пусть лучше отец отпустит меня добровольно, иначе я буду вынужден обойтись без его разрешения. Мне уже восемнадцать лет, сказал я, а в эти годы поздно учиться ремеслу, и если бы даже я поступил писцом к стряпчему, то знаю наперёд — я убежал бы от своего патрона, не дотянув до конца обучения, и ушёл в море. Но если бы матушка уговорила отца хоть единожды отпустить меня в морское путешествие; ежели жизнь в море придётся мне не по душе, я вернусь домой и не уеду более; и я могу дать слово, что удвоенным прилежанием наверстаю потерянное время. Мои слова сильно разволновали матушку.
Она сказала, что заговаривать с отцом об этом бесполезно, ибо он слишком хорошо понимает, в чём моя польза, и никогда не даст согласия на то, что послужит мне во вред. Она просто изумлена, что я ещё могу думать о подобных вещах после моего разговора с отцом, который убеждал меня так мягко и с такой добротой. Конечно, если я твёрдо решил себя погубить, тут уж ничего не поделаешь, но я могу быть уверен, что ни она, ни отец никогда не согласятся на мою затею; сама же она нисколько не желает содействовать моей гибели, и я никогда не буду вправе сказать, что моя мать потакала мне, в то время как отец был против. Впоследствии я узнал, что хотя матушка и отказалась ходатайствовать за меня перед отцом, однако передала ему наш разговор от слова до слова. Очень озабоченный таким оборотом дела, отец сказал ей со вздохом: «Мальчик мог бы жить счастливо, оставшись на родине, но, если он пустится в чужие края, он станет самым жалким, самым несчастным существом на свете.
Нет, я не могу на это согласиться». Прошёл без малого год, прежде чем мне удалось вырваться на волю. В течение этого времени я упорно оставался глух ко всем предложениям заняться делом и часто пререкался с отцом и матерью, которые решительно противились тому, к чему меня столь сильно влекло. Однажды, когда я находился в Гулле, куда я попал случайно, без всякой мысли о побеге, один мой приятель, отправлявшийся в Лондон на корабле своего отца, стал уговаривать меня ехать с ним, соблазняя, как это водится у моряков, тем, что мне ничего не будет стоить проезд. И вот, не спросившись ни у отца, ни у матери, не уведомив их ни словом и предоставив им узнать об этом как придётся, не испросив ни родительского, ни Божьего благословения, не принимая в расчёт ни обстоятельств, ни последствий, в недобрый — видит Бог!
Надо полагать, никогда несчастья и беды молодых искателей приключений не начинались так рано и не продолжались так долго, как мои. Не успел наш корабль выйти из устья Хамбера, как подул ветер, вздымая огромные, страшные волны. До тех пор я никогда не бывал в море и не могу описать, как худо пришлось моему бедному телу и как содрогалась от страха моя душа. И только тогда я всерьёз задумался о том, что я натворил, и о справедливости небесной кары, постигшей меня за то, что я так бессовестно покинул отчий дом и нарушил сыновний долг. Все добрые советы моих родителей, слёзы отца и мольбы матери воскресли в моей памяти, и совесть, которая в то время ещё не успела окончательно очерстветь, терзала меня за пренебрежение к родительским увещаниям и за нарушение обязанностей перед Богом и отцом.
Между тем ветер крепчал, и на море разыгралась буря, которая, впрочем, не шла в сравнение с теми, что я много раз видел потом, ни даже с той, что мне пришлось увидеть несколько дней спустя. Но и этого было довольно, чтобы ошеломить меня, новичка, ничего не смыслившего в морском деле. Когда накатывалась новая волна, я ожидал, что она нас поглотит, и всякий раз, когда корабль падал вниз, как мне казалось, в пучину или бездну морскую, я был уверен, что он уже больше не поднимется на поверхность. И в этой муке душевной я неоднократно решался и давал себе клятвы, что, если Господу будет угодно сохранить на сей раз мне жизнь, если нога моя снова ступит на твёрдую землю, я тотчас же вернусь домой к отцу и, покуда жив, не сяду на корабль, что я последую отцовским советам и никогда более не подвергну себя подобной опасности. Теперь я понял всю справедливость рассуждений отца относительно золотой середины; для меня ясно стало, как мирно и приятно прожил он всю жизнь, никогда не подвергая себя бурям на море и невзгодам на суше, — словом, я, как некогда блудный сын, решил вернуться в родительский дом с покаянием.
Эти трезвые и благоразумные мысли не оставляли меня, покуда длилась буря, и даже некоторое время после неё; но на другое утро ветер стал стихать, волнение поулеглось, и я начал понемногу осваиваться с морем. Как бы то ни было, весь этот день я был настроен очень серьёзно тем более что ещё не совсем оправился от морской болезни ; но перед закатом небо прояснилось, ветер прекратился, и наступил тихий, очаровательный вечер; солнце зашло без туч и такое же ясное встало на другой день, и гладь морская при полном или почти полном безветрии, вся облитая его сиянием, представляла восхитительную картину, какой я никогда ещё не видывал. Ночью я отлично выспался, от моей морской болезни не осталось и следа, я был бодр и весел и любовался морем, которое ещё вчера так бушевало и грохотало и в такое короткое время могло затихнуть и явить собою столь привлекательное зрелище. И тут-то, словно для того, чтобы изменить моё благоразумное решение, ко мне подошёл приятель, сманивший меня ехать с ним, и, хлопнув меня по плечу, сказал: «Ну что, Боб, как ты себя чувствуешь после вчерашнего? Бьюсь об заклад, что ты испугался, — признавайся, ведь испугался вчера, когда задул ветерок?
Хорош ветерок! Я и представить себе не мог такой ужасной бури! Ах ты, чудак! Так, по-твоему, это буря? Что ты!
Это сущие пустяки! Дай нам хорошее судно да побольше простору, — мы такого шквалика и не заметим. Ну, да ты ещё совсем неопытный моряк, Боб. Пойдём-ка лучше сварим пуншу и забудем об этом. Взгляни, какой чудесный нынче день!
Словом, как только на море воцарилась тишь, как только вместе с бурей улеглись мои взбудораженные чувства и прошёл страх утонуть в морской пучине, так мысли мои повернули в прежнее русло, и все клятвы, все обещания, которые я давал себе в часы страданий, были позабыты. Правда, порой на меня находило просветление, здравые мысли ещё пытались, так сказать, воротиться ко мне, но я гнал их прочь, боролся с ними, словно с приступами болезни, и при помощи пьянства и весёлой компании скоро восторжествовал над этими припадками, как я их называл; в какие-нибудь пять-шесть дней я одержал столь полную победу над своей совестью, какой только может пожелать себе юнец, решившийся не обращать на неё внимания. Однако меня ждало ещё одно испытание: как всегда в подобных случаях, провидение пожелало отнять у меня последнее оправдание перед самим собою; в самом деле, если на этот раз я не захотел понять, что всецело обязан ему, то следующее испытание было такого рода, что тут уж и самый последний, самый отпетый негодяй из нашего экипажа не мог бы не признать, что опасность была поистине велика и спаслись мы только чудом. На шестой день по выходе в море мы пришли на Ярмутский рейд. Ветер после шторма был всё время неблагоприятный и слабый, так что мы двигались еле-еле.
В Ярмуте мы были вынуждены бросить якорь и простояли при юго-западном, то есть противном, ветре семь или восемь дней. В течение этого времени на рейд пришло немалое количество судов из Ньюкасла, ибо Ярмутский рейд обычно служит местом стоянки для кораблей, которые дожидаются здесь попутного ветра, чтобы войти в Темзу. Впрочем, мы не простояли бы долго и вошли бы в реку с приливом, если бы ветер не был так свеж, а дней через пять не покрепчал ещё больше. Однако Ярмутский рейд считается такой же хорошей стоянкой, как и гавань, а якоря и якорные канаты были у нас надёжные; поэтому наши люди ничуть не тревожились и даже не помышляли об опасности — по обычаю моряков, они делили свой досуг между отдыхом и развлечениями. Но на восьмой день утром ветер усилился, и пришлось свистать наверх всех матросов, убрать стеньги и плотно закрепить всё, что нужно, чтобы судно могло безопасно держаться на рейде.
К полудню на море началось большое волнение, корабль стало сильно раскачивать; он несколько раз зачерпнул бортом, и раза два нам показалось, что нас сорвало с якоря. Тогда капитан скомандовал отдать запасной якорь. Таким образом, мы держались на двух якорях против ветра, вытравив канаты до конца. Тем временем разыгрался жесточайший шторм. Растерянность и страх были теперь даже на лицах матросов.
Я несколько раз слышал, как сам капитан, проходя мимо меня из своей каюты, бормотал вполголоса: «Господи, смилуйся над нами, иначе мы погибли, всем нам конец», — что не мешало ему, однако, зорко наблюдать за работами по спасению корабля. Первые минуты переполоха оглушили меня: я неподвижно лежал в своей каюте рядом со штурвалом и даже не знаю хорошенько, что я чувствовал. Мне было трудно вернуть прежнее покаянное настроение после того, как я сам его презрел и ожесточил свою душу: мне казалось, что смертный ужас раз и навсегда миновал и что эта буря пройдёт бесследно, как и первая. Но повторяю, когда сам капитан, проходя мимо, обмолвился о грозящей нам гибели, я неимоверно испугался. Я выбежал из каюты на палубу; никогда в жизни не приходилось мне видеть такой зловещей картины: на море вздымались валы вышиной с гору, и такая гора опрокидывалась на нас каждые три-четыре минуты.
Когда, собравшись с духом, я огляделся вокруг, то увидел тяжкие бедствия. На двух тяжело нагруженных судах, стоявших неподалёку от нас на якоре, были обрублены все мачты. Кто-то из наших матросов крикнул, что корабль, стоявший в полумиле от нас впереди, пошёл ко дну. Ещё два судна сорвало с якорей и унесло в открытое море на произвол судьбы, ибо ни на том, ни на другом не оставалось ни одной мачты. Мелкие суда держались лучше других — им было легче маневрировать; но два или три из них тоже унесло в море, и они промчались борт о борт мимо нас, убрав все паруса, кроме одного кормового кливера.
В конце дня штурман и боцман стали упрашивать капитана позволить им срубить фок-мачту. Капитан долго упирался, но боцман принялся доказывать, что, если фок-мачту оставить, судно непременно затонет, и он согласился, а когда снесли фок-мачту, грот-мачта начала так шататься и так сильно раскачивать судно, что пришлось снести и её и таким образом освободить палубу. Судите сами, что должен был испытывать всё это время я — юнец и новичок, незадолго перед тем испугавшийся небольшого волнения. Но если после стольких лет память меня не обманывает, не смерть была мне страшна тогда; во сто крат сильнее ужасала меня мысль о том, что я изменил своему решению прийти с повинной к отцу и вернулся к прежним химерическим стремлениям, и мысли эти, усугублённые ужасом перед бурей, приводили меня в состояние, которого не передать никакими словами. Но самое худшее было ещё впереди.
Буря продолжала свирепствовать с такой силой, что, по признанию самих моряков, им никогда не случалось видеть подобной. Судно у нас было крепкое, но от тяжёлого груза глубоко сидело в воде, и его так качало, что на палубе поминутно слышалось: «Кренит! Дело — табак! Однако буря бушевала всё яростнее, и я увидел — а это не часто увидишь, — как капитан, боцман и ещё несколько человек, более разумных, чем остальные, молились, ожидая, что корабль вот-вот пойдёт ко дну. В довершение ко всему вдруг среди ночи один из матросов, спустившись в трюм поглядеть, всё ли там в порядке, закричал, что судно дало течь; другой посланный донёс, что вода поднялась уже на четыре фута.
Тогда раздалась команда: «Все к насосам! Но матросы растолкали меня, заявив, что если до сих пор я был бесполезен, то теперь могу работать, как и всякий другой. Тогда я встал, подошёл к насосу и усердно принялся качать.
360 лет со дня рождения автора Робинзона Крузо. Книги, диафильмы, экранизации
Рассмотрение вопроса, кто написал «Робинзона Крузо», на школьном уроке следует начать с краткой характеристики биографии и творчества писателя. Робинзон Крузо в молодости был весьма взбалмошным человеком, который не прислушивался не только к мудрым советам отца, но и многочисленным подсказкам интуиции и высших сил. «Робинзон Крузо», опубликованный в 1719 г., дал начало классическому английскому роману. Рассмотрение вопроса, кто написал «Робинзона Крузо», на школьном уроке следует начать с краткой характеристики биографии и творчества писателя.
Такие разные «Робинзоны»: о двух версиях любимой приключенческой классики
Большинство изданий доступно онлайн после регистрации. Жизнь и приключения Робинзона Круза природнаго агличанина. Часть первая. Санкт-Петербург, 1787 год. История Робинзона по-настоящему раскрывается в иллюстрациях. Роман можно прочитать и на языке оригинала.
Самой известной его работой в кино навсегда остался абориген Пятница. В 1973 году вышел фильм "Неисправимый лгун" с Георгием Вициным, где Ираклий Хизанишвили исполнил маленькую роль переводчика. В последний раз зритель увидел его в советско-индийской сказке "Чёрный принц Аджуба" 1991. После этого в "счастливые 90-е" Хизанишвили эмигрировал в США, где его следы теряются. В этом году ему должно было исполниться 83 года.
Основную часть своего "Робинзона Крузо" Говорухин снимал в зоне субтропиков, в Абхазии, в районе Сухуми, а также на Сахалине и на Курильских островах:"Есть на самом южном острове Курил мыс Край Света — снимали и там. На острове Шикотан, на рыбоконсервных заводах работают тысяч десять молодых женщин. И около сотни мужчин. Представляете соотношение? Один мужик на сто баб! Нас от них прятали за колючей проволокой погранотряда". В качестве музыкального сопровождения режиссёр выбрал скрипичные концерты Антонио Вивальди "Времена года", которые наилучшим образом передавали атмосферу дикой природы, настроение героя и прекрасно вплелись в действия и пейзажи — шторм, тропический лес, сезон дождей. Вообще, экранизация Говорухина по сравнению с другими экранизациями "Робинзона Крузо", отличается более глубокой проработкой проблемы одиночества. Почти во всех других экранизациях жизнь Робинзона на острове кажется радостной и безоблачной. Герой же Куравлева более серьёзен и приближен к реальности.
Он передаёт то внутреннее напряжение, которое испытывает главный герой от одиночества и безысходности. На третий год нахождения на острове он уже готов смириться со своей судьбой: "Что я оставил в том суетном мире? Бесплодную погоню за тем, чего у меня нет, да и вряд ли мне нужно? Герой плачет, а потом рубит самое большое на острове дерево, чтобы построить лодку и уплыть с него. И затем наступает новое разочарование и отчаяние, когда он понимает, что не может столкнуть в одиночку получившееся утлое судёнышко в воду. Так через череду душевных переживаний Говорухин и Куравлёв и проводят своего героя, постоянно удерживая зрителя в напряжении и сочувствии герою. В 1973 году в СССР фильм посмотрело 26,3 млн. Это самая успешная советская лента в польском прокате.
Ради личной выгоды они не гнушаются никакими средствами, преступают как законы, так и моральные нормы, однако в дальнейшем, как правило, раскаиваются в содеянном. Действие романа «Записки кавалера» «Memoirs of a Cavalier», 1720 , написанного в форме дневника, разворачивается во время Тридцатилетней войны 1618—1648 гг. Прототипом главного героя послужил Эндрю Ньюпорт, политический и военный деятель, участник гражданской войны в Англии в 1642—1651 гг. В основе романа «Жизнь и пиратские приключения славного капитана Синглтона» «The Life Adventures and Pyracies of the Famous Captain Singleton», 1720; русский перевод 1930 , или просто «Капитан Синглтон», — биография Генри Эвери, английского пирата 17 в. Произведение делится на две части: в 1-й описаны путешествия и коммерческие авантюры главного героя в Африке, во 2-й — его морские странствия. Сцены штормов, нападений пиратов и эпизоды из жизни Синглтона на о. Мадагаскар выдержаны в стиле «Робинзона Крузо». Jacque», 1722; русский перевод 1971 , или «История полковника Джека», повествуется о приключениях сироты, с детства промышлявшего воровством и мошенничеством. После ряда авантюр в Европе и Америке Джек по кличке Полковник, став владельцем плантации и работорговцем, осознаёт ценность жизни, раскаивается в дурных поступках и становится на путь добродетели. Последние романы Дефо примечательны тем, что написаны от лица женщин. В первом из них, «Радости и горести знаменитой Молль Флендерс» «The Fortunes and Misfortunes of the Famous Moll Flanders», 1722; русский перевод 1896 , или просто «Молль Флендерс», повествуется о жизни лондонской авантюристки, мошенницы и проститутки. В произведении подняты вопросы бедности, положения женщин в обществе, зависимости их судьбы от семейного статуса. Дефо осуждает поведение Молль, но он также и понимает, что низкое социальное положение само подталкивает её к преступлениям. В этом романе автор впервые в своём творчестве пытался проникнуть в психологию героини, чтобы разобраться в мотивации её поступков. В романе «Счастливая куртизанка, или история жизни… леди Роксаны» «The Fortunate Mistress: or a History of the Life… of the Lady Roxana», 1724; русский перевод 1974 , или просто «Роксана», представлено жизнеописание дочери каторжанина. Роксана переходит от одного богатого любовника к другому, всё выше поднимаясь по социальной лестнице. В отличие от персонажей предыдущих романов она не раскаивается и заканчивает жизнь, прячась от разоблачений, которыми ей грозит появление брошенной в юности дочери. Другие романы — «Консолидатор, или Воспоминания о разных сделках из Лунного мира» «The Consolidator; or, Memoirs of Sundry Transactions from the World in the Moon, 1705 , в котором Дефо во многом предвосхитил сатирический приём Дж. Свифта в «Путешествиях Гулливера» 1726—1727 : описал фантастическое государство, подразумевая под ним современную Англию со всеми её социальными и политическими недостатками; «Дневник чумного года» «A Journal of the Plague Year», 1722; русский перевод 1997 о великой лондонской чуме 1665 г. Последние годы жизни и место упокоения Дефо Интерес Дефо к мистике в 1720-х гг. В 1728 г. Спустя два года, скучая по семье и внукам, тайно вернулся в Лондон, снимал комнату в Канатном переулке в районе Сити, в которой и скончался. Сэмюэл Хорнер. Обелиск на могиле Даниеля Дефо. Писателя похоронили на кладбище Банхилл-Филдс, в тот момент — основном лондонском некрополе нонконформистов. Изначальный скромный надгробный камень в середине 19 в. Кларк в 1869 г. Было собрано 150 фунтов, что значительно превзошло ожидания Кларка. Скульптор С. Хорнер высек монумент в форме мраморного обелиска на основании из песчаника высота около 5 м по эскизу архитектора К. Торжественное открытие нового надгробия Дефо состоялось 16 сентября 1870 г. Изучение творчества Дефо в России и за рубежом Большинство произведений Дефо издавал анонимно, а потому их точное количество до сих пор неизвестно. В 1958 г. Мур опубликовал биографию «Даниэль Дефо, гражданин современного мира» «Daniel Defoe, Citizen of the Modern World» , в которой перечислены 547 произведений, якобы написанные Дефо, однако с тех пор многие атрибуции учёными были пересмотрены. Первые труды, посвящённые жизни и творчеству писателя, появились в конце 18 — 1-й половине 19 вв.
Ритуал суда был выполнен. Десятого января «Лондонская газета» опубликовала новое объявление министерства. Тому, кто откроет местонахождение Даниеля Дефо, предлагалось 50 фунтов. Дальше следовали приметы сочинителя. Судебное преследование сохранило для потомства весьма подробный портрет будущего автора «Робинзона»: «Худощавый мужчина, среднего роста, возраста около 40 лет; кожа смуглая, волосы каштановые, носит парик, нос крючком, острый подбородок и большая борода у рта». Несколько месяцев Дефо скрывался от властей. Ему приходилось общаться с мошенниками первой руки, злостными банкротами, девицами легкого поведения. Писателю становилось ясно, что вечно скрываться не удастся. Да и окружающее общество не доставляло памфлетисту особенного удовольствия. Из мрака Сити Дефо писал письма в большой свет, прося заступиться за него перед королевой. Его письменные тирады не возымели успеха, а полиция продолжала поиски... Награда за арест Дефо служила неплохой приманкой. Английские законодатели XVIII века рассчитывали на людскую корысть и подлость как на своих союзников. Дефо был выдан доносчиком 20 мая, когда находился у ткача-француза. Любопытно, что предатель пожелал остаться неизвестным. За обещанными 50 фунтами он послал другого человека. Доносчик решил избегнуть объяснений с друзьями Дефо. Он боялся мести самого памфлетиста. Это характерная деталь в длинной летописи сожженных книг. Заключенных содержали в большом грязном помещении, где нечистоты отравляли воздух. Убийцы и незадачливые политиканы, воры и подделыватели векселей проводили вместе тюремные часы. Казнили тогда даже за мелкое воровство, и палачу хватало работы после каждого заседания суда. Эпидемии не щадили несчастных арестантов, которые умирали от так называемого «тюремного тифа». Врач, который бы поставил более точный диагноз, не посещал тюрьму. Хриплые голоса орали песни. Бывалые бандиты беспощадно ругались. А рядом в углу какой-нибудь несчастный, впервые попавший в такую компанию, шептал молитвенный призыв к всевышнему. Под утро осужденных вели на виселицу. Проклятия смертников, рыдания слабовольных, слезы женщин заглушал нестройный страшный хор: Если придется висеть на веревке, Славный услышу трезвон! Дикие песни и ужасы Ньюгетской тюрьмы навсегда врезались в память Дефо. Спустя двадцать лет он воссоздаст грязь и дебоши Ньюгета в своем романе «Молль Флендерс». Героиня романа, ставшая профессиональной воровкой, тоже попадает в этот застенок. Но самое удивительное — и в тюрьме Дефо не прекращал писать. Продажные тюремщики за известную мзду предоставили политическому арестанту отдельное помещение. И Дефо использовал эту льготу. Целый день он сидел за столом. Он сочинил несколько панегириков, вызвав к жизни тень Вильгельма Оранского в качестве благодетельного примера современникам. Кто знает, может быть, добрые отношения покойного короля с церковью, его снисхождение к инаковерующим помогут узнику, ожидающему своей участи в темнице... Затем насмешник покорно настрочил объяснение своего злосчастного памфлета «Кратчайший путь». И самое важное — составил первое собрание своих сочинений. Первый том увидел свет в том же 1703 году. В довершение всего Дефо написал даже «Сатиру на себя самого». Он раскаивался, что сочинил «Кратчайший путь». Автор, видите ли, предполагал, будто публика поймет: памфлет написан с самыми хорошими намерениями. Он был крайне удивлен, что все его сатирические рекомендации были приняты за чистую монету. Стремясь заручиться поддержкой единоверцев, Дефо написал смиренное письмо трем диссидентским пасторам, прося их простить ему обиды и прийти к нему помолиться. Однако церковники-раскольники предпочли не иметь дела с кощунственным писакой. Они боялись, что Дефо, обостривший до крайности их отношения с правящей партией, опять подведет их какой-нибудь выходкой. В ответном письме литератору они сообщили, что «бог простит его, если захочет». Пасторы даже пошли в Ньюгетскую тюрьму, чтобы помолиться с неким конокрадом, приговоренным к смерти. Но порог камеры Дефо они не переступили. Так служители культа из разных враждующих между собой партий объединились в своей ненависти к писателю. Это и понятно. Конечно, защита терпимости имела у Дефо вполне определенный политический смысл. Он добивался выдвижения к власти крайних протестантов. Однако Дефо поставил актуальный вопрос слишком остро и потому оказался вне партий и группировок. Его «Кратчайший путь» перерос политические лозунги эпохи. Речь шла больше чем о политическом полноправии религиозной секты. В иносказательной художественной форме, принятой в ту эпоху, автор отстаивал терпимость к чужой вере, чужим взглядам, проповедовал свободу мыслить, говорить и писать без оглядки на доносчика и тюремщика... Талант Дефо разрывал путы, которыми религия связывала мировоззрение людей. Вот почему «Кратчайший путь расправы с диссентерами» вместе с другими памфлетами начала XVIII века, из которых самыми замечательными были памфлеты автора «Гулливера» Джонатана Свифта, положил начало сатирической журналистике в Англии... Напрасно Дефо ждал оправдательного приговора. Напрасно защитник посоветовал своему клиенту объявить, что он отдается на милость королевы. Прокурор обрушился на Дефо со всей непреклонностью вершителя правосудия. Прокурор утверждал, что писатель будто бы хотел «вымостить дороги черепами верующих». Защитник требовал помиловать Дефо... Но партия церковников торжествовала уже расправу над подсудимым. Давно готовый приговор был объявлен во всеуслышание. Дефо приговорили к уплате штрафа в 200 марок, троекратному выставлению у позорного столба на площади, внесению залога, который бы гарантировал, что подсудимый в течение семи лет будет вести себя пристойно. И, наконец, Дефо был приговорен к заточению в Ньюгетскую тюрьму, пока это будет угодно королеве... Вот тут-то и появляется на сцене позорный столб в виде буквы Т, с которого мы начали наш рассказ. Сначала Дефо всячески пытался избежать этой унизительной процедуры. Когда же дни, отделяющие его от «ореховых щипчиков», стали истекать, он сочинил в тюрьме «Гимн позорному столбу». Дни заточения писателю скрашивала возможность общаться с внешним миром. На этот раз она оказалась целительной для его угнетенного духа. Типографы успели не только напечатать «Гимн», но и распространить его в Лондоне. Обращаясь к толпе, которая придет на посмешище, Дефо бросал гневное обвинение предержащим властям: «Скажите людям, поставившим его осужденного тут, что они — позор своего времени. Не будучи в состоянии установить его виновность, они бессильны совершить его преступления». Дефо был прав. Инициаторы сожжения книг в разные времена при разных правителях были бессильны словом возразить авторам крамольных произведений. Реплика хулителей печатных страниц доносилась в народ сквозь треск поленьев, подброшенных в костер... Посрамить Дефо врагам не удалось! В тот день 29 июля 1703 года , когда писатель был в первый раз выставлен на посмеяние уличной толпы у позорного столба против биржи в Корн-Хилле, в Лондоне вышел отдельным изданием «Гимн позорному столбу». И тут произошло неожиданное для мини стров и церковников.
Кто написал "Робинзона Крузо"? Роман Даниэля Дефо: содержание, главные герои
Сей почтенный юбилей отмечает роман Даниэля Дефо «Робинзон Крузо», - рассказывает заведующая читальным залом библиотеки Надежда Панова. Приключенческий роман снова и снова увлекает читателя на протяжении всей книги: как Робинзон приготовит хлеб без печи? «Робинзон Крузо», опубликованный в 1719 г., дал начало классическому английскому роману. Титульный лист первого издания романа «Робинзон Крузо» Даниеля Дефо.
Выход первого издания романа Даниеля Дефо «Робинзон Крузо»
Ксури решил, что это лев быть может, так оно и было, по крайней мере я не уверен в противном , и крикнул, что надо поднять якорь и уйти отсюда. Признаюсь, я немного оторопел, однако сейчас же схватил в каюте ружьё, и, как только я выстрелил, животное повернуло назад и поплыло к берегу. Невозможно описать, что за адский рёв, вопли и завывания поднялись на берегу и дальше, в глубине материка, когда раздался мой выстрел. Это давало мне некоторое основание предположить, что здешние звери никогда не слыхали такого звука.
Я окончательно убедился, что нам и думать нечего о высадке на берег ночью, но вряд ли возможно будет высадиться и днём: попасть в руки какого-нибудь дикаря не лучше, чем попасться в когти льву или тигру; по крайней мере эта опасность пугала нас нисколько не меньше. Тем не менее здесь или в другом месте, но нам необходимо было сойти на берег, ибо у нас не оставалось ни пинты воды. Но опять загвоздка была в том, где и как высадиться.
Ксури объявил, что, если я его пущу на берег с кувшином, он постарается разыскать и принести пресную воду. А когда я спросил его, отчего же идти ему, а не мне и отчего ему не остаться в лодке, в ответе мальчика было столько глубокого чувства, что он подкупил меня навеки. Я дал мальчику поесть сухарей и выпить глоток вина из хозяйского запаса, о котором я уже говорил; затем мы подтянулись поближе к земле и, соскочив в воду, направились к берегу вброд, не взяв с собой ничего, кроме оружия да двух кувшинов для воды.
Я не хотел удаляться от берега, чтоб не терять из виду баркаса, опасаясь, как бы вниз по реке к нам не спустились дикари в своих пирогах; но Ксури, заметив низинку на расстоянии приблизительно одной мили от берега, зашагал туда с кувшином. Вскоре я увидел, что он бежит назад. Подумав, что за ним гонятся дикари либо он испугался хищного зверя, я бросился к нему на помощь, но, подбежав ближе, увидел, что на плечах у него что-то лежит.
Оказалось, он убил какого-то зверька вроде нашего зайца, но иной окраски и с более длинными ногами. Мы оба радовались такой удаче, и мясо убитого животного оказалось очень вкусным; но ещё больше я обрадовался, услышав от Ксури, что он нашёл хорошую пресную воду и не встретил диких людей. Потом оказалось, что наши чрезмерные хлопоты о воде были напрасны: в той самой речке, где мы стояли, только немного повыше, куда не достигал прилив, вода была совершенно пресная, и мы, наполнив кувшины, устроили пиршество из убитого зайца и приготовились продолжать путь, так и не обнаружив в этой местности никаких следов человека.
Я уже побывал однажды в этих местах, и мне было хорошо известно, что Канарские острова и острова Зелёного Мыса отстоят недалеко от материка. Но теперь у меня не было с собой приборов для наблюдений, и, следовательно, я не мог определить, на какой широте мы находимся; к тому же я не знал в точности или, во всяком случае, не помнил, на какой широте лежат эти острова, поэтому неизвестно было, где их искать и когда следует свернуть в открытое море, чтобы приплыть к ним; знай я это, мне было бы нетрудно добраться до какого-нибудь из островов. Но я надеялся, что если я буду держаться вдоль берега, покамест не дойду до той части страны, где англичане ведут береговую торговлю, то я, по всей вероятности, встречу какое-нибудь английское купеческое судно, совершающее свой обычный рейс, и оно нас подберёт.
По всем моим расчётам, мы находились теперь против береговой полосы, что тянется между владениями марокканского султана и землями негров. Это пустынная, безлюдная область, где обитают одни только дикие звери: негры, боясь мавров, покинули её и ушли дальше на юг, а мавры нашли невыгодным заселять эти бесплодные земли; вернее же, что тех и других распугали тигры, львы, леопарды и прочие хищники, которые водятся здесь в несметном количестве. Таким образом, для мавров эта область служит только местом охоты, на которую они отправляются целыми армиями, по две, по три тысячи человек.
Неудивительно поэтому, что на протяжении чуть ли не ста миль мы видели днём лишь безлюдную пустыню, а ночью не слыхали ничего, кроме воя и рёва диких зверей. Два раза в дневную пору мне показалось, что я вижу вдали Тенерифский пик — высочайшую вершину горы Тенериф, что на Канарских островах. Я даже пробовал сворачивать в море в надежде добраться туда, но оба раза противный ветер и сильное волнение, опасное для моего утлого судёнышка, принуждали меня повернуть назад, так что в конце концов я решил не отступать более от моего первоначального плана и держаться вдоль берегов.
После того как мы вышли из устья речки, нам ещё несколько раз пришлось приставать к берегу для пополнения запасов пресной воды. Однажды ранним утром мы стали на якорь под защитой довольно высокого мыска; прилив только ещё начинался, и мы ждали полной его силы, чтобы подойти ближе к берегу. Вдруг Ксури, у которого, видно, глаза были зорче моих, тихонько окликнул меня и сказал, что нам лучше бы отойти от берега подальше.
Я взглянул, куда он показывал, и действительно увидел страшилище. Это был огромной величины лев, лежавший на скате берега в тени нависшей скалы. Мальчик испугался.
Я не стал возражать, велел только не шевелиться и, взяв самое большое ружьё, по калибру почти равнявшееся мушкету, зарядил его двумя кусками свинца и порядочным количеством пороху; в другое я вкатил две большие пули, а в третье у нас было три ружья — пять пуль поменьше. Взяв первое ружьё и хорошенько прицелившись зверю в голову, я выстрелил; но он лежал, прикрыв морду лапой, и заряд попал ему в переднюю лапу и перебил кость выше колена. Зверь с рычанием вскочил, но, почувствовав боль, сейчас же свалился, потом опять поднялся на трёх лапах и испустил такой ужасный рёв, какого я в жизни своей не слышал.
Я был немного удивлён тем, что не попал ему в голову, однако, не медля ни минуты, взял второе ружьё и выстрелил зверю вдогонку, так как он заковылял было прочь от берега; на этот раз заряд попал прямо в цель. Я с удовольствием увидел, как лев упал и, издавая какие-то слабые звуки, начал корчиться в борьбе со смертью. Тут Ксури набрался храбрости и стал проситься на берег.
Мальчик прыгнул в воду и поплыл к берегу, работая одной рукой и держа в другой ружьё. Подойдя вплотную к распростёртому зверю, он приставил дуло ружья к его уху и выстрелил, прикончив зверя. Дичь была знатная, но несъедобная, и я очень жалел, что мы истратили даром три заряда.
Но Ксури объявил, что он поживится кое-чем от убитого льва, и, когда мы вернулись на баркас, попросил у меня топор. Однако головы отрубить он не смог, а отрубил только лапу, которую и притащил с собой. Она была чудовищных размеров.
Тут мне пришло в голову, что, может быть, нам пригодится шкура льва, и решил попытаться снять её. Мы с Ксури подошли ко льву, но я не знал, как взяться за дело. Ксури оказался гораздо ловчее меня.
Эта работа заняла у нас целый день. Наконец шкура была снята; мы растянули её на крыше нашей каютки; дня через два солнце как следует просушило её, и впоследствии она служила мне постелью. После этой остановки мы ещё дней десять-двенадцать продолжали держать курс на юг, стараясь как можно экономнее расходовать наши запасы, начинавшие быстро таять, и сходили на берег только за пресной водой.
Я хотел дойти до устьев Гамбии или Сенегала, иначе говоря, приблизиться к Зелёному Мысу, где надеялся встретить какое-нибудь европейское судно: я знал, что, если этого не случится, мне останется либо блуждать в поисках островов, либо погибнуть здесь среди негров. Мне было известно, что все европейские суда, куда бы они ни направлялись — к берегам ли Гвинеи, в Бразилию или в Ост-Индию, — проходят мимо Зелёного Мыса или островов того же названия; словом, я поставил всю свою судьбу на эту карту, понимая, что либо я встречу европейское судно, либо погибну. Итак, ещё дней десять я продолжал стремиться к этой единственной цели.
Постепенно я стал замечать, что побережье обитаемо; в двух-трёх местах, проплывая мимо, мы видели на берегу людей, которые глазели на нас. Мы могли также различить, что они были чёрные, как смола, и совсем голые. Один раз я хотел было сойти к ним на берег, но Ксури, мой мудрый советчик, сказал: «Не ходи, не ходи».
Тем не менее я стал держать ближе к берегу, чтобы можно было вступить с ними в разговор. Они, должно быть, поняли моё намерение и долго бежали вдоль берега за нашим баркасом. Я заметил, что они не были вооружены, кроме одного, державшего в руке длинную тонкую палку.
Ксури сказал мне, что это копьё и что дикари мечут копья очень далеко и замечательно метко; поэтому я держался в некотором отдалении от них и, как умел, объяснялся с ними знаками, стараясь главным образом дать им понять, что мы нуждаемся в пище. Они знаками показали мне, чтобы я остановил лодку и что они принесут нам мяса. Как только я спустил парус и лёг в дрейф, двое чернокожих побежали куда-то и через полчаса или того меньше принесли два куска вяленого мяса и немного зерна какого-то местного злака.
Мы не знали, что это было за мясо и что за зерно, однако изъявили полную готовность принять и то и другое. Но тут мы стали в тупик: как получить всё это? Мы не решались сойти на берег, боясь дикарей, а они, в свою очередь, боялись нас нисколько не меньше.
Наконец они придумали выход из этого затруднения, одинаково безопасный для обеих сторон: сложив на берегу зерно и мясо, они отошли подальше и стояли неподвижно, пока мы не переправили всё это на баркас, а затем воротились на прежнее место. Мы благодарили их знаками, потому что больше нам было нечем отблагодарить. Но в ту же минуту нам представился случай оказать им большую услугу.
Мы ещё стояли у берега, как вдруг со стороны гор выбежали два огромных зверя и бросились к морю. Один из них, как нам казалось, гнался за другим: был ли это самец, преследовавший самку, играли ли они между собою или грызлись, мы не могли разобрать, как не могли бы сказать и того, было ли это обычное явление в тех местах или исключительный случай; я думаю, впрочем, что последнее было вернее, так как, во-первых, хищные звери редко показываются днём, а во-вторых, мы заметили, что люди на берегу, особенно женщины, сильно перепугались. Только человек, державший копьё или дротик, остался на месте; остальные пустились бежать.
Но звери мчались прямо к морю и не намеревались нападать на негров. Они бросились в воду и стали плавать, словно купание было единственной целью их появления. Вдруг один из них подплыл довольно близко к баркасу.
Я этого не ожидал; тем не менее, зарядив поскорее ружьё и приказав Ксури зарядить оба других, я приготовился встретить хищника. Как только он приблизился на расстояние ружейного выстрела, я спустил курок, и пуля попала ему прямо в голову; он мгновенно погрузился в воду, потом вынырнул и поплыл назад к берегу, то исчезая под водой, то снова появляясь на поверхности. Видимо, он был в агонии — он захлёбывался водой и кровью из смертельной раны и, не доплыв немного до берега, околел.
Невозможно передать, сколь поражены были бедные дикари, когда услышали треск и увидали огонь ружейного выстрела; некоторые из них едва не умерли со страху и упали на землю, точно мёртвые. Но, видя, что зверь пошёл ко дну и что я делаю им знаки подойти ближе, они ободрились и вошли в воду, чтобы вытащить убитого зверя. Я нашёл его по кровавым пятнам на воде и, закинув на него верёвку, перебросил конец её неграм, а те притянули её к берегу.
Животное оказалось леопардом редкой породы с пятнистой шкурой необычайной красоты. Негры, стоя над ним, воздевали вверх руки в знак изумления; они не могли понять, чем я его убил. Второй зверь, испуганный огнём и треском моего выстрела, выскочил на берег и убежал в горы; за дальностью расстояния я не мог разобрать, что это был за зверь.
Между тем я понял, что неграм хочется поесть мяса убитого леопарда; я охотно оставил его им в дар и показал знаками, что они могут взять его себе. Они всячески выражали свою благодарность и, не теряя времени, принялись за работу. Хотя ножей у них не было, однако, действуя заострёнными кусочками дерева, они сняли шкуру с мёртвого зверя так быстро и ловко, как мы не сделали бы этого и ножом.
Они предложили мне мясо, но я отказался, объяснив знаками, что отдаю его им, и попросил только шкуру, которую они мне отдали весьма охотно. Кроме того, они принесли для меня новый запас провизии, гораздо больше прежнего, и я его взял, хоть и не знал, какие это были припасы. Затем я знаками попросил у них воды, протянув один из наших кувшинов, я опрокинул его кверху дном, чтобы показать, что он пуст и что его надо наполнить.
Они сейчас же прокричали что-то своим. Немного погодя появились две женщины с большим сосудом воды из обожжённой должно быть, на солнце глины и оставили его на берегу, как и провизию.
Ради личной выгоды они не гнушаются никакими средствами, преступают как законы, так и моральные нормы, однако в дальнейшем, как правило, раскаиваются в содеянном. Действие романа «Записки кавалера» «Memoirs of a Cavalier», 1720 , написанного в форме дневника, разворачивается во время Тридцатилетней войны 1618—1648 гг.
Прототипом главного героя послужил Эндрю Ньюпорт, политический и военный деятель, участник гражданской войны в Англии в 1642—1651 гг. В основе романа «Жизнь и пиратские приключения славного капитана Синглтона» «The Life Adventures and Pyracies of the Famous Captain Singleton», 1720; русский перевод 1930 , или просто «Капитан Синглтон», — биография Генри Эвери, английского пирата 17 в. Произведение делится на две части: в 1-й описаны путешествия и коммерческие авантюры главного героя в Африке, во 2-й — его морские странствия. Сцены штормов, нападений пиратов и эпизоды из жизни Синглтона на о.
Мадагаскар выдержаны в стиле «Робинзона Крузо». Jacque», 1722; русский перевод 1971 , или «История полковника Джека», повествуется о приключениях сироты, с детства промышлявшего воровством и мошенничеством. После ряда авантюр в Европе и Америке Джек по кличке Полковник, став владельцем плантации и работорговцем, осознаёт ценность жизни, раскаивается в дурных поступках и становится на путь добродетели. Последние романы Дефо примечательны тем, что написаны от лица женщин.
В первом из них, «Радости и горести знаменитой Молль Флендерс» «The Fortunes and Misfortunes of the Famous Moll Flanders», 1722; русский перевод 1896 , или просто «Молль Флендерс», повествуется о жизни лондонской авантюристки, мошенницы и проститутки. В произведении подняты вопросы бедности, положения женщин в обществе, зависимости их судьбы от семейного статуса. Дефо осуждает поведение Молль, но он также и понимает, что низкое социальное положение само подталкивает её к преступлениям. В этом романе автор впервые в своём творчестве пытался проникнуть в психологию героини, чтобы разобраться в мотивации её поступков.
В романе «Счастливая куртизанка, или история жизни… леди Роксаны» «The Fortunate Mistress: or a History of the Life… of the Lady Roxana», 1724; русский перевод 1974 , или просто «Роксана», представлено жизнеописание дочери каторжанина. Роксана переходит от одного богатого любовника к другому, всё выше поднимаясь по социальной лестнице. В отличие от персонажей предыдущих романов она не раскаивается и заканчивает жизнь, прячась от разоблачений, которыми ей грозит появление брошенной в юности дочери. Другие романы — «Консолидатор, или Воспоминания о разных сделках из Лунного мира» «The Consolidator; or, Memoirs of Sundry Transactions from the World in the Moon, 1705 , в котором Дефо во многом предвосхитил сатирический приём Дж.
Свифта в «Путешествиях Гулливера» 1726—1727 : описал фантастическое государство, подразумевая под ним современную Англию со всеми её социальными и политическими недостатками; «Дневник чумного года» «A Journal of the Plague Year», 1722; русский перевод 1997 о великой лондонской чуме 1665 г. Последние годы жизни и место упокоения Дефо Интерес Дефо к мистике в 1720-х гг. В 1728 г. Спустя два года, скучая по семье и внукам, тайно вернулся в Лондон, снимал комнату в Канатном переулке в районе Сити, в которой и скончался.
Сэмюэл Хорнер. Обелиск на могиле Даниеля Дефо. Писателя похоронили на кладбище Банхилл-Филдс, в тот момент — основном лондонском некрополе нонконформистов. Изначальный скромный надгробный камень в середине 19 в.
Кларк в 1869 г. Было собрано 150 фунтов, что значительно превзошло ожидания Кларка. Скульптор С. Хорнер высек монумент в форме мраморного обелиска на основании из песчаника высота около 5 м по эскизу архитектора К.
Торжественное открытие нового надгробия Дефо состоялось 16 сентября 1870 г. Изучение творчества Дефо в России и за рубежом Большинство произведений Дефо издавал анонимно, а потому их точное количество до сих пор неизвестно. В 1958 г. Мур опубликовал биографию «Даниэль Дефо, гражданин современного мира» «Daniel Defoe, Citizen of the Modern World» , в которой перечислены 547 произведений, якобы написанные Дефо, однако с тех пор многие атрибуции учёными были пересмотрены.
Первые труды, посвящённые жизни и творчеству писателя, появились в конце 18 — 1-й половине 19 вв.
Кстати, текст первого русского перевода малоизвестной книги Даниэля Дефо все-таки будет доступен широкому читателю - его выложат в электронный архив. Комментарий Леонид Быков, литературовед, профессор Уральского федерального университета: Замечательно, что именно университетское издательство проявило такую инициативу, чтобы отечественный читатель получил эти раритеты, с одной стороны, на языке оригинала, для специалистов, а с другой стороны - на русском, чтобы и широкая публика могла к ним приобщиться. Фолианты эти выполнены в подарочном виде. Сегодня, когда почти любой текст можно получить через интернет, в книге важно не только то, что она содержит, но и как она это содержание подает.
В этом случае равное внимание уделили и содержимому, и форме. Хочу обратить внимание, что, хотя университетское издательство представляет не самые популярные произведения, для национальных культур они очень важны, и я не удивлюсь, если французы или англичане проявят интерес к этим изданиям.
А соседние кафе даже не думают называть себя в честь горе-морехода и предлагать посетителям островную кухню — козье мясо, сыр, ром, рис, изюм. Британцы, которые с одинаковым усердием выдавливают доход из образа Гарри Поттера и Джека-Потрошителя , почему-то не стали раскручивать автора первого английского романа, который только Библии уступает в количестве языков, на которые был переведен. У Шерлока Холмса есть музей-квартира , а у Робинзона Крузо — нет. Дефо был автором более 400 произведений.
Также он шпионил в пользу правительства, занимался объединением Шотландии и Англии, боролся с королем, трижды стоял у позорного столба, сидел в долговой яме, стал основоположником английской журналистики. И из всего этого многообразия дел главное, если верить надгробию, — «Робинзон Крузо».
Автор «Робинзона Крузо» – шеф английской разведки
Редкой мерзости поступок по нынешним и советским временам. Поэтому детям рекомендую "детский" вариант - чтобы не разочаровались в герое сразу же.
Третью книгу о Крузо до сих пор не переводили на русский. Издание оформлено в стилистике 1720 года.
Реформировать нацию будет труднее, чем развратить ее, хотя добродетель должна войти в обычай и стать модной, потому что людские склонности изменчивы. Но в подобной реформе было бы великим шагом, если бы мы все могли объединиться, чтобы воспрепятствовать безнравственности собственным примером", - рассуждает писатель. Да, это не поиски пищи и дружба с дикарем на необитаемом острове! Если первую книгу издают огромными тиражами уже триста лет, вторую перевели на русский лишь в XIX веке, то продолжению с нравоучительными эссе до сих пор не везло.
Чтобы помочь зрителю отвернуться от шаблонного мышления, Говорухин решил, что Крузо заговорит в фильме по-другому. В результате его озвучил Алексей Консовский, известный телезрителям по роли принца в детской сказке "Золушка" 1947. К сожалению, эта роль в кино стала для актера единственной — ему пришлось оставить и сцену, и кинематограф из-за усилившихся проблем с памятью. Но он нашёл свое место в радиопостановках и дубляже фильмов. Пятницу сыграл грузинский актёр Ираклий Хизанишвили.
В 1966 году в 26-летнем возрасте он окончил ВГИК, несколько лет работал в одном из московских театров. В 1967 году сыграл эпизодическую роль в военном фильме "Весна на Одере", после чего вернулся в Грузию и работал в Тбилисском театре. Параллельно актёр снимался в эпизодических ролях, например, в приключенческом фильме "Корона Российской империи, или снова неуловимые" 1970. Самой известной его работой в кино навсегда остался абориген Пятница. В 1973 году вышел фильм "Неисправимый лгун" с Георгием Вициным, где Ираклий Хизанишвили исполнил маленькую роль переводчика.
В последний раз зритель увидел его в советско-индийской сказке "Чёрный принц Аджуба" 1991. После этого в "счастливые 90-е" Хизанишвили эмигрировал в США, где его следы теряются. В этом году ему должно было исполниться 83 года. Основную часть своего "Робинзона Крузо" Говорухин снимал в зоне субтропиков, в Абхазии, в районе Сухуми, а также на Сахалине и на Курильских островах:"Есть на самом южном острове Курил мыс Край Света — снимали и там. На острове Шикотан, на рыбоконсервных заводах работают тысяч десять молодых женщин.
И около сотни мужчин. Представляете соотношение? Один мужик на сто баб! Нас от них прятали за колючей проволокой погранотряда". В качестве музыкального сопровождения режиссёр выбрал скрипичные концерты Антонио Вивальди "Времена года", которые наилучшим образом передавали атмосферу дикой природы, настроение героя и прекрасно вплелись в действия и пейзажи — шторм, тропический лес, сезон дождей.
Вообще, экранизация Говорухина по сравнению с другими экранизациями "Робинзона Крузо", отличается более глубокой проработкой проблемы одиночества. Почти во всех других экранизациях жизнь Робинзона на острове кажется радостной и безоблачной. Герой же Куравлева более серьёзен и приближен к реальности.
Дайте жалобную книгу Описание Может ли цивилизованный человек выжить в дикой природе в одиночку? На этот вопрос выпало ответить Робинзону Крузо — отважному мореплавателю, оказавшемуся после кораблекрушения на необитаемом острове. Проведя на нем двадцать восемь лет, Робинзон не только выжил, но и сумел приспособиться к невероятно трудным условиям окружающей среды — построил дом, приручил животных, научился печь хлеб и шить себе одежду. Тяжелая жизнь на острове, однако, не лишила Робинзона человечности и не ожесточила сердце: он спасает от гибели дикаря Пятницу, а спустя много лет — капитана корабля, чьи матросы подняли бунт.