Минюст добавил в реестр иностранных агентов социолога Григория Юдина*, защитницу Химкинского леса Евгению Чирикову*, смоленского депутата Владислава Живицу*, журналистку Лолу Тагаеву*, лекторий «Живое слово»*.

Социолог Григорий Юдин внесен в реестр иностранных агентов за участие в создании и распространении материалов иноагентов и распространение фейков о России. Политика - 19 января 2024 - Новости Москвы -

Минюст внес в список иностранных агентов социолога Григория Юдина

Министерство юстиции России в пятницу объявило так называемым иностранным агентом социолога и философа Григория Юдина. Власть - 19 января 2024 - Новости Санкт-Петербурга - российский политолог и социолог.

Минюст пополнил список иноагентов социологом, блогером и экс-депутатом

В список включены социолог Григорий Юдин и бывшая экоактивистка Евгения Чирикова. Родился Григорий Юдин в 1983 году на территории Московской области. Сегодня в него вошли социолог Григорий Юдин, экоактивистка Евгения Чирикова, главный редактор интернет-издания «Верстка» (признано иноагентом) Лола Тагаева, блогер Владислав Олейник, депутат Смоленской областной думы Владислав Живица. Также отмечается, что социолог выступал против российской спецоперации по защите Донбасса, а также распространял недостоверные сведения, направленные на формирование негативного образа России. Родился Григорий Юдин в 1983 году на территории Московской области. Политический философ и социолог Григорий Юдин поделился своими наблюдениями о феномене «второй памяти».

Григорий Юдин: «Результаты исследований засекречены»

Григорий Юдин кандидат философских наук, cтарший научный сотрудник лаборатории экономико-социологических исследований Высшей школы экономики, профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук. Социолог Григорий Юдин был одним из немногих российских экспертов, которые в феврале 2022 года не сомневались в том, что военное столкновение России и Украины неизбежно. Среди внесённых в перечень персон оказались социолог Григорий Юдин* и экоактивистка Евгения Чирикова**. Григо́рий Бори́сович Ю́дин — российский социолог, эксперт по общественному мнению и опросам в России. Кандидат философских наук (2012). Социолога Григория Юдина включили в реестр иностранных агентов.

Россия перестает быть социальным государством. Интервью социолога Григория Юдина

И это нормальный путь для нашей страны. Однако сегодня России находится в чрезмерно эмоциональных отношениях с Европой. То, что мы видим — это не попытка порвать отношения, это попытка устроить домашний скандал. К сожалению, с серьезными жертвами. У России, конечно, есть право на скандал, но форма, в которой это происходит неэффективна. Это похоже на битье посуды. Да, у России есть свои интересы. Это никто не ставит под сомнение. На мой взгляд, Россия должна вернуться к нормальной коммуникации и взять на себя ответственность за то, что происходит в Европе и мире. Ведь та критика, которую Россия адресует современному мироустройству - многое в этой критике имеет под собой основание.

Но если вы в своем доме критикуете, вы должны начать и что-то предлагать. Без этого ничего не выйдет. Россия должна сыграть важную роль в балансировании Европы. Мы чуть ранее говорили о скандинавских странах… а откуда пошли эти тенденции? Из России периода революционного движения прошлого века: борьба за защиту труда, за права женщин, за солидарность. Это был большой вклад России в европейскую цивилизацию, и Европа нам за это благодарна. Я хочу сказать, что у нас есть свое место в Европе, есть своя функция и есть чем там заняться. Нужно просто перестать «бить тарелки». Тенденции авторитаризма в России очевидны, видите ли вы движение в сторону тоталитаризма?

Это два совершенно противоположных принципа. Авторитаризм базируется на деполитизации, грубо говоря, его посыл - «занимайтесь своим делом, вот вам потребление, обогащайтесь, вот вам ипотека, кредиты, вперед в торговые центры, главное — не лезьте в политику». Авторитаризм загоняет людей на зрительские ряды, чтобы они не участвовали в управлении. При этой модели политика совмещена с экономикой, и политическая власть находится в одной точке, ее никто не оспаривает. Но ты при этом можешь думать, и даже говорить, что хочешь. Главное, чтобы ты не предпринимал никаких действий. Запрещена любая коллективная самоорганизация. Тоталитаризм же работает обратным образом. Он, напротив, требует тотальности сознания, его выравнивания, чтобы все думали и делали одно и то же.

В России с прошлого года появляются тревожные признаки этого течения. Я надеюсь, что это состояние временное… - Я тоже так думаю, но сейчас настало время сформулировать видение будущего. Мы столкнулись с проблемой, что у многих людей в стране отключено воображение. Мы разучились мечтать, разучились к чему-то стремиться как страна. Да мечты могут не сбыться, но без мечты жить тяжело. Ой, это все мне напоминает разговоры про советское время, когда у нас уже была коммунистическая мечта… - Коммунистическая мечта получила изуродованное воплощение, но при этом имела и свою позитивную функцию. Она задавала некий горизонт, к которому можно было стремиться. И это, как я уже сказал, дало позитивный толчок не только России, но и миру. Вот, вы, Григорий, младше меня на 10 лет и когда рассуждаете об этом с такой академической, ученой позиции все выглядит одним образом.

А я на практике знаю, как все эти «горизонты» выглядели, когда я еще в школе учился. Единицы верили в эту мечту, зато абсурда было выше крыши… - У советской истории были разные периоды. Я говорю о ранних годах, когда появилось множество интересных идей. Это и взрыв совершенно новой культуры, который дал миру целый ряд выдающихся поэтов, художников, артистов. Это и перестройка быта, в результате которой многие отвратительные элементы жизни при царизме ушли в прошлое. Это и новые возможности для десятков миллионов людей, у которых в противном случае не было бы в жизни ни малейшего шанса. И в мире была альтернатива. Конечно, то, что вы помните из своей молодости, никакого отношения у коммунистической идее уже не имело — это было бессмысленное принуждение людей к тому, во что они давно не верили. А сегодня альтернативы в мире не хватает, и появляется ощущение большого кризиса.

Потому что наличие альтернатив необходимо, чтобы изобретать что-то новое и двигаться вперед. Хорошо, давайте предположим, что с экономическим неравенством мы как-нибудь в будущем справимся, а что делать с неравенством привлекательности или неравенством интеллектуальным?

Лекторий «Живое слово» распространял недостоверную информацию о политике властей. При этом из реестра в связи с ликвидацией исключено некоммерческое партнерство «Институт развития прессы — Сибирь». До этого Николая Соболева оштрафовали за отсутствие плашки иноагента. Ранее сообщалось, что шоумена Гудкова могут признать иноагентом по просьбе активистов.

И вчера же Борис Надеждин лично сдал в Центризбирком 105 тысяч подписей. Теперь у ЦИК и Элл... Теперь путинский режим присвоил себе право грабить всякого, кто ему неугоден. Недвижимость, деньги, банковские счета, акции, авторские права - любая собств... Улицкая, Акунин, Бы... Смотрите, ставьте лайки, подписывайтесь и делитесь с друзь... С политологом Андреем Колесниковым рассматриваем сценарии дальнейших действий со стороны Администрации Президента. Цыганов и Снигирь — на высоте, режиссер Локшин — большой мастер. Травят кино только бездарные Z-... Кому принадлежат эти деньги?

Они совсем не отвечают на опросы, то есть вообще не хотят разговаривать. Таких людей в современном мире огромное количество, если не подавляющее большинство. Это простая вещь, но ее многие не понимают. Опросные методологи часто исходят из того, что люди, которых не хотят отвечать, «недоопрошены». То есть нужно дальше совершенствовать инструменты, каналы коммуникации, и тогда мы их сможем опросить. И методологи действительно их совершенствуют, но коэффициенты ответов продолжают падать. Отсюда возникает простое соображение, которые изнутри поля методологии остается в значительной степени неучтенным. Оно состоит в том, что сами по себе опросы политически нагружены. То есть дело не в том, что методологи плохо работают, а в том, что их инструмент имеет культурное значение. И с ним, как и с самими методологами, что-то происходит. Разгадка проста: опросы изначально задумывались, как инструмент репрезентации народной воли в условиях массовой демократии. И сегодня опросы проседают вместе со всеми другими инструментами политической репрезентации. Люди разочарованы в репрезентации, поэтому они разочарованы, в том числе, и в опросах. Возвращаясь к тому, что было сказано: да, у нас есть некоторые косвенные способы измерить разницу между отвечающими и не отвечающими — с помощью параданных. Это сложная задача. В свое время я сам проводил эксперимент с личными интервью, смотрел, как отличаются уровни ответов в домах разного социально-экономического статуса. Это можно измерить по числу телевизионных тарелок, наличию кодовых замков и прочих приблизительных признаков социального статуса. Различия, конечно, есть. Подобных исследований в мире очень немного: в американских исследованиях общественного мнения есть пара-тройка авторов, основной из которых Адам Берински. В Канаде — это Джон Гойдер. Их работы говорят о том, что смещения есть: те, кто хуже репрезентирован в политической системе, реже становятся респондентами опросов. Наконец, есть последнее соображение, которое указывает на пределы парадигмы «нужно всех опросить». Если мы додумаем до конца эту мысль, то обнаружим модель тотального принуждения к выдаче информации. И это одно из направлений, в котором действительно двигаются опросы общественного мнения сегодня. Они пытаются интегрироваться с big data. Дескать, если вы не хотите с нами разговаривать, то нам это не очень-то и нужно. Мы о вас все узнаем по-другому. Но за этим также стоит определенная политическая онтология: каждый индивид должен быть прозрачен в своих предпочтениях, должен существовать всевидящий глаз, который обо всех все знает или может узнать. Хотим ли мы жить в таком обществе принуждения к мнению и надзора за ним? Как вышло, что полстеры превращаются из агентов публичной сферы в агентов спецслужб? Этот «беспроблемный» переход от множеств к сообществам мне и сейчас кажется подозрительным, как переход от физического к психическому в нейронауке. Что касается статистики, то это и есть аддитивная политическая онтология, о которой я говорю. Вы складываете индивидов и получаете волю народа. С этого начинали многие пионеры общественного мнения. Конечно, за ними стоит руссоистская традиция, но при этом они пугаются руссоизма, потому что от него отдает мистицизмом. Поэтому они говорят: не надо, конечно, верить в эту мистическую надындивидуальную «общую волю», мы просто сложим мнения отдельных индивидов, и все будет хорошо. Они не были социологами по своему мышлению — для них реальностью, в которую они могли поверить, был индивид со своими предпочтениями и подверженностью убеждению и внушению, то есть потребитель, делающий свой потребительский выбор на политическом рынке. Сложите индивидуальные покупки — и вы узнаете, какой товар выиграет рыночную конкуренцию. По своей сути эта модель экономическая. Неслучайно она гармонирует с представлением о политическом поведении, которое развивали экономисты вроде Йозефа Шумпетера или Энтони Даунса. Собственно, Шумпетер и предложил аддитивно-агрегативную модель демократии, где никакой демократии нет, а политический выбор отдельных индивидов суммируется, чтобы определить, какая часть элиты станет править. Ситуацию дополнительно отягощает специфическая путаница, возникшая в русском языке. Когда мы говорим «общественное мнение», невольно возникает мысль, что речь о мнении общества. А раз общественное мнение получается сумматорным путем, то мнение общества — это сумма мнений индивидов. Это, как вы понимаете, радикально противоречит любой социологии, отрицая ее предмет — общество, сообщества, социальные действия и т. В других языках такого кошмара нет: понятие public opinion не связывается с «обществом». Что касается объективности: книга называется «Власть цифр». Современное научное познание в культуре связывается прежде всего с естественно-научным методом, и потому оборот цифр, количественных показателей, создает убедительное ощущение объективности, нейтральности, безличности. Это кто подтвердил? Естественно, ученые. Ученые произвели цифры. Если бы они этого не сделали, то как им можно было бы верить? Авторитет опросов во многом покоится на предъявлении цифр. Раз цифры — значит, за ними стоит объективность. А раз объективность, то речь о явлении естественно-научного порядка. Это не просто объективация, а фетишизации общественного мнения. К нему относятся как к объективной реальности, которая лежит за окошком и ее можно померить термометром. С этой точки зрения параллель с естественно-научной объективацией человека в нейронауках уместна. Я вновь укажу на интеграцию поллов с big data. Зачем у людей что-то спрашивать, если можно подсоединить провода, залезть в мозг и спокойно и выяснить, что там происходит? Нейромаркетинг уже этим занимается, идут эксперименты. Что имеется в виду? Следует ли из этого, что полстерская установка задавать вопросы максимально нейтральным языком не работает? Есть набор методологических принципов, который абсолютно одинаков и для полстеров, и для социологов.

Социолога Григория Юдина жестоко избили полицейские на антивоенной акции. Он госпитализирован

Читайте и слушайте книги автора Григория Борисовича Юдина: доступно 6 книг, отзывы и цитаты. На Литрес вы можете скачать электронные и аудиокниги в удобном формате или читать онлайн. Интервью социолога Григория Юдина Григорий ЮдинФонд Егора Гайдара. Министерство юстиции России расширило список иностранных агентов, ими были признаны социолог Григорий Юдин* и экоактивистка Евгений Чирикова*. Министерство юстиции России в пятницу объявило так называемым иностранным агентом социолога и философа Григория Юдина. Минюст России 19 января внес в реестр иностранных агентов социолога Григория Юдина, экоактивистку Евгению Чирикову, журналистку Лолу Тагаеву, смоленского политика Владислава Живицу, блогера Владислава Олейника, лекторий «Живое слово» и «Комитет ингушской.

Социолог Григорий Юдин и Евгения Чирикова пополнили список иноагентов

Григорий Юдин

На вопросы «Инвест-Форсайта» отвечает социолог, принимавший участие в нескольких исследованиях, касавшихся отношения российского населения к истории и войне, — профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук Григорий Юдин.

Ходорковский LIVE: ЮДИН: Путин в панике? Всё идет не по плану (2023-16-07) - слушать подкаст

Там оказался социолог Григорий Юдин*, смоленский экс-депутат Владислав Живица*, блогер Владислав Олейник* и активистка Евгения Чирикова*.

Григорий Юдин Виктору Шкуренко: «Россия должна сыграть важную роль в сбалансировании Европы»

На этом никто не получает никаких денег, кроме этих жутких посредников. В любом случае структуры, которые предлагают другой механизм коммуникаций, продолжают существовать и появляться. Конечно, дальше в рамках конкуренции эти структуры пытаются «угнать». И в этом нет ничего страшного. Мы не ждем, когда коммунитарный принцип истребит все рыночные или государственные институты. Политика баланса, о которой писал Поланьи, состоит в том, чтобы поддерживать компромисс между ними. В этом случае сообщества порождают все новые и новые интересные инициативы. Кроме того, коммунитарная традиция является ключевой именно для российской интеллектуальной и политической истории. Именно из нее происходят главные русские политические идеи. Она связана с русским способом организации совместной жизни. Именно к этой традиции относятся и многие славянофилы, и Кропоткин, и Толстой, и многие другие.

SciHub сделала простая русская студентка, а не hi-tech корпорации. Может быть, мы не туда смотрим? Нужно вглядываться не в «консерваторов» и «ультраконсерваторов» наверху, а в тех, кто оказался на дне? Может, решение в руках самых бедных, угнетенных, как говорили большевики, в руках «крестьян в солдатских шинелях»? Я думаю, вы правы в том, что не нужно ни на что закрывать глаза. Альтернатива, когда она дозреет, появится в нескольких местах одновременно. Совершенно не обязательно, что альтернативу принесут какие-то хорошо одетые люди; они могут выглядеть очень по-разному. Но пока я не вижу никакой альтернативы ни в каких окопах, ни в каких низах. Давайте вспомним про одно из самых ярких недавних событий — мятеж Пригожина. Он ведь пытался решать именно эту задачу: выстраивать альтернативу.

И он начал ее формулировать одновременно на нескольких языках. На левопопулистском, консервативно-популистском и оппозиционно-патриотическом. Особенно это хорошо видно в его последних стендапах перед мятежом. Многие из его речевых конструкций просто буквально повторяли риторику российских оппозиционеров. Он это рифмовал с другими запросами, просто игнорируя противоречия между ними. Но чего-то своего, оригинального Пригожин не предложил, и в этом причина его провала. Так что я не думаю, что вопрос стоит так, как вы его ставите, что с фронта или откуда-то снизу идет какое-то обновление, запрос на него. Но я полагаю, что в момент, когда необходимость в такой альтернативе станет очевидной, слушать нужно будет разных людей. Коалиции перемен могут сформироваться по-разному. Нам всем все время хочется найти какую-то ошибку, исправив которую можно все поменять.

Это характерно для христианизированной культуры. Она предполагает, что, обнаружив в себе «грех» и изменив ход действия, можно добиться искомых изменений — «спасения». Но в политике основная проблема не в наших ошибках, а в том, что просто не пришло время. Оно наступит, когда существующая конструкция будет признана и осознана как тупик. Вместе с ее собственными «бунтарями» и «радикалами». Этот момент обязательно настанет. И к нему надо готовиться. Искать идеологические ходы, которые могли бы позволить преодолеть эту ложную оппозицию между консерваторами и ультраконсерваторами, и искать слои, которые бы были готовы стать субъектом реализации этой новой идеологической позиции. Нынешняя ситуация непроста для переживания. Просто нет ничего, что каждый из нас неправильно делает, или чего-то такого, что сделать нужно, но никто об этом не догадался.

Как ни странно, отсутствие ошибки оказывается сложнее для индивидуального переживания. Из истории мы знаем, что созревание ситуации происходит очень неожиданно. Не существует способов разглядеть это созревание заранее? Это правда. Ситуация тупика объективна, и осознание его неизбежно. Но мы не знаем, когда именно оно случится. Накопление противоречий по мере того, как сам тупик отрицается, продолжается. Мы наблюдаем, как этот тупик сказывается на разных слоях, и фиксируем, к чему их это подталкивает. Все, что нам нужно — это внимательность, выдержка и умение ждать. Это должно помочь.

Одним из наиболее популярных терминов в социальных науках стал в последние годы «ресентимент». Вы им часто пользуетесь. Он означает нечто вроде «обиды» и «зависти», которые заставляют людей поддерживать антидемократические политики. Мне кажется, что этот термин превратился в идеологическое клише. Оно как бы подрывает легитимность социального протеста, обвиняет бедное большинство в моральном «грехе». Термин «ресентимент» появился в середине XIX века. Его трудно перевести на русский или даже английский язык. Но я бы сказал, что оптимальный перевод — «бессильная злоба». Это важно: ресентимент находится на стыке между эмоцией и действием. Злоба — это эмоция.

Она вызвана восприятием ситуации вокруг. Когда же мы говорим «бессильная», то мы указываем на то, что она не переводима в действие. Эмоция такого рода не вызывает никакого трансформирующего политического действия. Обвинение низших классов в том, что они вместо того, чтоб взять на себя личную ответственность, скажем, работать или заниматься бизнесом, испытывают зависть, исторически было довольно популярным. Но оно игнорировало политическое измерение. Я могу сколько угодно брать лопату и кирку, но это не снизит мой ресентимент. Проблема в том, что нет выхода именно для политической энергии. Вот ситуация с современным американским белым трудовым классом, который во многом действительно одержим ресентиментом. Он не то чтобы бездельничает. Он работает будь здоров.

И эта работа генерирует все больше ресентимента, потому что она не дает возможности перейти к политическому действию. Для меня ценность этого термина именно в указании на эту блокировку. Когда ты ситуацию описываешь как политически — не индивидуально — несправедливую, но сделать ты с ней ничего не можешь. И отсутствие конвертации эмоции в действие приводит к накоплению дурной энергии, создает нигилизм, тупую мстительность и прочее. С моей точки зрения, выход из ситуации — в поиске адекватного политического действия. Если значительная часть мира чувствует себя незаслуженно проигравшей, можно сколько угодно им объяснять, что они сами в этом виноваты. Но тем самым мы только увеличим этот ресентимент. Потому что объективная реальность состоит в том, что последние десятилетия глобальное неравенство росло, концентрация власти в мире увеличивалась, а никакого особенного счастья от этого не произошло, несмотря на обещания «конца истории». Чем дольше вы будете отрицать это описание происходящего, тем больше у вас вероятность быть поднятым на вилы. Радикальные консерваторы, про которых мы говорили, удачно пользуются этой энергией и этим нигилизмом.

У нас в крае до сих пор перед каждыми выборами появляются придворные социологи, которые угадывают процент будущих выборов и, в принципе, больше ничего не делают вообще. Я уже упоминал, что в этот момент произошла зачистка поля опросных компаний. Тогда стало понятно, насколько они влиятельны, насколько сильно то, что показывают опросы, определяет восприятие ситуации людьми в России. Именно по той причине, что это практически единственный способ обратной связи в обществе. В условиях отсутствия горизонтальных связей между людьми, откуда мы можем знать в Краснодаре о том, что на Дальнем Востоке происходит? Что на Дальнем Востоке, что на Луне — одно и то же практически. Поэтому это исключительно важный и исключительно влиятельный инструмент формирования образа общества. Ткачев хорошо понимал, что говоря, что у тебя есть социология, «которая показала, что... Одно дело, если Ткачев скажет, что он как губернатор говорит, что люди хотят того-то и того-то.

На это любой Денис может встать и ответить, что это не так. А вот если Ткачев говорит, что ему «провели социологию», то значит, у него есть научно обоснованная картина реальности. Никаких других картин все равно больше нет, так что вам приходится замолчать, и Ткачев выходит победителем. А цифры «придворных социологов», о которых вы говорите, — это как раз формирование целевых показателей избирательных комиссий. Когда они озвучивают эти цифры, то они тем самым эти показатели формируют. А вот если дорисовать не 30, а 45, то у людей начнут возникать вопросы: почему мы думали, что будет 80, а получилось 95? Так формируется некоторый общественный консенсус по поводу того, чего ожидать от этих результатов. Они диктуют повестку, рамку, в которой ведутся дискуссии о политике. Повестка одна и та же, только власть говорит о том, что все хорошо, а [директор «Левада-центра» Лев] Гудков говорит, что все плохо.

Но работают они в рамках одной и той же повестки. И по сути делают одно и то же дело. Но, как ни странно, вы очень близки к истине. У термина «полицейская наука» есть специальный смысл, который сформировался довольно давно — в Германии XVIII века, когда слово «полиция» имело совершенно иное значение. Полиция воспринималась не столько как карательный и репрессивный институт, сколько институт заботы о гражданах, надзора над ними. Но надзора не карательного, а заботливого. Действительно, можно видеть, что опросы отчасти выполняют именно эту функцию. Они как бы обеспечивают присутствие в жизни человека уверенности, что за ним присматривают. Причем присматривают в разных смыслах: присматривают не только стражники, но и государство, которое о нем заботится.

Эти вещи друг от друга неотделимы. Как наука, которая помогает государству надзирать за гражданами. Россия — это атомизированная страна. Мы мало общаемся с другими людьми за пределами своего круга знакомых, мы мало знаем о том, что происходит в жизни других людей. В принципе, у нас мало способов узнать, что происходит в стране в целом. Важно, что опросы задают нам язык, при помощи которого мы это общество описываем. То, что мы знаем из опросов, определяется тем, какие вопросы задаются, какие слова используются, какие варианты ответов предлагаются и т. И с точки зрения языка между Кремлем и «Левада-центром» на самом деле нет особой разницы. И те и другие глубоко убеждены, что Россия населена безответственными, опасными и по природе своей жестокими людьми с внутренней склонностью к тоталитаризму.

Что ни в коем случае им нельзя давать никакой власти — они тут все к черту разнесут. Так что, несмотря на все позиционные и политические различия, они одним и тем же языком разговаривают с людьми, описывают потом результаты этих разговоров. Но при этом иногда возникают исключения из этого правила, между дискурсом Кремля и «Левада-центра» образуется зазор. Например, как в приведенном вами примере с вымышленным кандидатом — что сразу обнаруживает лакуны в официальной идеологии. Вдруг выясняется, что цифры отчасти произведены самим форматом вопросов. Проблема российских опросов вовсе не в том, что они рисуются легко показать, что это не так , а в том, что они разговаривают на языке власти, на языке Первого канала. Вопросы, которые задаются людям, — это вопросы, которые взяты из повестки вчерашнего выпуска новостей Первого канала. Как только опросы начинают говорить с людьми на другом языке, то они получают и другие результаты. Проблема в том, что публике об этих результатах обычно не говорят.

Интервью с Ильей Будрайтскисом А как удается сохранить репрезентативность? Ведь результаты опросов воспроизводят всегда примерно одни и те же цифры, и это несмотря на все проблемы с интервьюерами, нарушением инструкций, отказами и т. Некоторые люди уверены, что более-менее одинаковые результаты опросов свидетельствуют о том, что они «нарисованы». Сегодня рынок исследований общественного мнения устроен олигополистически — есть три основных игрока, все остальные были сознательно вычищены Кремлем еще в начале нулевых годов. Если бы имела место практика массового «рисования» результатов опросов, то поверьте мне — об этом стало бы известно немедленно. О гораздо менее существенных проколах, которые возникают в практике этих компаний, становится известно тут же. Поэтому здесь можете не переживать — цифры в массовом масштабе не «рисуются». Конечно, кое-кто кое-где так или иначе «подрисовывает», да — халтура бывает везде. Но ни о каком масштабном «рисовании» речь не идет.

Отдельно проговорю, что мы сейчас имеем в виду федеральные компании. На региональном уровне практика «рисования» результатов опросов есть. Между Кремлем и «Левада-центром» нет особой разницы. И те и другие глубоко убеждены, что Россия населена безответственными, опасными и по природе своей жестокими людьми с внутренней склонностью к тоталитаризму Следующее. Репрезентативность — это миф. Конечно, никакой репрезентативности нет и быть не может, особенно в российских условиях. Ситуация, когда значительная часть людей, которые должны попасть в выборку, так или иначе в нее не попадают, потому что они отказываются или недоступны, говорит нам о том, что нет никаких оснований считать, что выборка продолжает оставаться репрезентативной. Было бы сложно доказать обратное. Когда опросные компании говорят, что их выборка репрезентативна, они имеют в виду совершенно другое.

Они говорят, что предприняли ряд мер, чтобы обеспечивать соответствие основных параметров выборки — это, как правило, пол, населенный пункт, иногда возраст и т. Это никак нас не страхует от того, что носители одних политических взглядов в эту выборку попадут, а носители других — нет, потому что считают, что никакого смысла в этих опросах нет. Поэтому ни о какой репрезентативности говорить не приходится. Другое дело, что поскольку эта технология отработана и стабильна, то, конечно, если повторять раз за разом, то ты будешь иметь дело примерно с одним и тем же контингентом людей, которые готовы вот на этих условиях общаться с интервьюерами — либо потому что они считают, что это способ донести свои проблемы до верховной власти, либо потому что они считают, что опасно не отвечать, либо потому что они считают, что за ними присматривают, либо еще по какой-то причине. Мы хорошо знаем, что есть категория, которую очень сложно «достать», заполучить в выборку, — например, молодежь. Нужно получить много-много отказов, прежде чем ты доберешь необходимую по квотам долю молодежи.

Меня время от времени спрашивают: «Что должно произойти для десталинизации? Но это случится не так, это будет трансформация форм.

Поэтому какие-то сюжеты, которые сегодня кажутся важными, потихоньку, как трухлявое дерево, отпадут и станут никому не интересными. Они не будут раздавлены контратакой, а уйдут в небытие. В своем докладе вы говорите о двух моделях исторической памяти — одна из них директивная, навязанная идеологией и государством. Вторую вы обозначаете как локальную память — о своей семье, районе, истории города. Не кажется ли вам, что она является эскапизмом, уходом от большой истории? Второй памятью мы назвали то, что не вписывается в государственное представление о том, как устроена история. Государственная политика достаточно агрессивна, она использует доступные ей инструменты — мемориалы, памятники, сейчас к этому подключается кино и искусство в целом. Но есть несколько новых форм памяти, которым не находится места в структуре, которую я описал, они появляются снизу.

Если государственная система устроена по принципу «сверху вниз» и в нее трудно встроиться, то вторая память — наоборот, снизу вверх. Снизу возникают книги памяти, архивы, в том числе цифровые, коллективные акции, такие, как «Бессмертный полк», краеведческие, локальные формы, которые производятся местными историками в попытке оживить идентичность города или края. Между этими подходами есть очевидное различие по субъекту. Субъектом первой памяти является государство, это его единая история, которая тянется с незапамятных времен. Но это мифологическая конструкция, потому что она предполагает, что государство всегда было одним и тем же. Это хорошо видно на примере юбилея революции, когда государственная пропаганда пытается игнорировать тот факт, что советское государство строилось как радикальное отрицание предыдущей власти. Мы знаем, что у коммунистов в принципе была идея отмирания государства. Во всяком случае, то, что они построили, было совершенно новым историческим субъектом.

Сегодня мы видим, как эти огромные бреши пытаются заретушировать указаниями на преемственность. То же самое верно применительно к ситуации 1991 года. Субъектом второй истории является не государство, а индивид или семья. Она позволяет человеку узнать о том, что происходило с его предками, восстановить свою родословную. У такой памяти неизбежно много субъектов, это могут быть разные семьи, в зависимости от региона — разные локальные, городские, краевые или национальные памяти. Татарстан в этом смысле хороший пример, потому что татарская история не монтируется легко к славному русскому государству, которое не пойми откуда начало свой триумфальный марш по истории. Выбивается отсюда и масса других исторических нарративов; низовая история позволяет этот нарратив восстанавливать. Есть еще одно важное отличие — оно связано с идеологической нейтральностью второй памяти.

Она не пытается что-то противопоставлять памяти первой, она пытается уйти от идеологизации и политизации, направлена на то, чтобы увести историю от политики. Респонденты постоянно говорят нам, что нечего людей держать за идиотов, надо показать, как оно было, а дальше они сами сумеют выставить оценки. Тем самым признается возможность противоречивости событий и аудитории предоставляется возможность выносить свои суждения самостоятельно. В этом нет ничего удивительного, потому что изначально инициаторами второй памяти являются профессиональные историки. Именно они в конце 1980-х неожиданно получили возможность заниматься исторической работой, открылись архивы, появилось множество новой информации. И одновременно люди перестали бояться истории своей семьи, которую в советское время старались скрывать. Так что появился запрос на восстановление семейных историй — знать историю своей семьи постепенно становится модным. Историки восстанавливают эту память, делают архивы доступными гражданам; а те, в свою очередь, приносят историкам новые данные, частные архивы, артефакты — это особенно видно на краеведческом уровне.

Философ Мишель Фуко говорил, что там, где возникает подавленный исторический конфликт, противостояние ведется не в терминах открытой борьбы, а в терминах скрытого сопротивления. Если есть какая-то доминирующая, господствующая память, то возникает и контрпамять, которая работает не через прямое оспаривание, а формирует обходные пути, которые позволяют избежать фронтального столкновения. Потому это способ избежать политических оппозиций, которые всем надоели. На лекции вы говорили о том, что проводили исследование с людьми, которые работают на опросах общественного мнения. Они рассказывали случаи, когда стараются отказаться от опроса, если он связан с политикой. Не кажется вам, что в этом есть табуированность разговора о политике, когда туда невольно вплетается история?

Мы поговорили с ним про реальную поддержку решений Путина среди россиян, «очищение украинцев от нацизма», Беларусь и ядерную войну. На чем основывались ваши убеждения? Это был бонапартистский режим, и все предыдущие эпизоды существования таких режимов в бывших империях заканчивались военной авантюрой: они переоценивали внешнюю опасность, уничтожали политическую жизнь внутри и в итоге решались на военные действия. Когда в 2020 году мы увидели превращение России в выборную монархию и зачистку внутренней политики, стало ясно, что никакой политики внутри России, с точки зрения Путина, больше быть не может. Значит, что он готовится к мощному столкновению с внешней угрозой, которую он явно переоценивает. Вероятно, что это будет война. Внешнеполитическая ситуация предполагала переоценку рисков, Украина дрейфовала в сторону военного сотрудничества с США. Наша соседка уходила навсегда, и у Путина появилось окно возможностей, когда он мог еще успеть повернуть ход истории, воспользовавшись тем, что он перевооружил армию, Европа находится в энергетической зависимости от России, а в американской политике есть турбулентность. У меня не было сомнений, что готовится война. Президента России мало интересует, сохранит ли Украина независимость или нет. Это вопрос обсуждения. Но Путин считает, что военный контроль над Украиной должен быть у России. Никаких других вариантов не существует, этот вопрос для него является экзистенциальным. У меня есть несколько суждений, но они не очень обоснованны. Это страна, где, вероятно, были приняты не совсем правильные решения. Но я точно могу сказать, что логика «не надо было злить Путина» — это полный бред. Но какие-то внутренние конфигурации украинской политики могли быть более благоприятными для того, чтобы не сложилась такая ситуация. Что можно было сделать, чтобы избежать этой войны? Самый простой и честный ответ — не нужно было дезертировать из политической жизни. Не нужно было оставлять принятие принципиальных политических решений Путину и его друзьям, как будто договорившись с ними, что взамен они не будут тебе мешать заниматься своими делами. Это главная вещь. Тогда бы мы увидели, что существуют другие способы решения проблем с соседним государством, а не бомбежка. Я уверен, что все россияне несут ответственность. Но она дифференцирована и качественно разная. Люди, которые считают, что Путин является угрозой для России и для окружающих стран, несут другую ответственность, чем те, кто считал, что у них все хорошо и прекрасная ипотека, а Путин решит все проблемы, и если в Украине засели нацисты, то, значит, пусть он с ними и разбирается. Это качественно разная ответственность. Вы с этим согласны? Путин движим этой обидой, он разнес ее по всей стране. Эта обида естественная для империи, которая терпит крах своего проекта. В России этот крах был очень спокойным и умеренным, не связанным с военным поражением, это было относительно мирное расхождение стран речь про распад СССР. Но Путин растравил это чувство. И Макрон прав, когда говорит, что президент России опирается на бесконечную обиду, которая горит внутри россиян. Она разрушительна, потому что нет никаких способов ее удовлетворить или компенсировать. У любого опроса есть граница применимости. Опросы предполагают существование автономного индивида, который вкладывает в себя некие суждения и дальше в ситуации голосования это суждение озвучивает. Опрос — это фактически голосование. Это всегда было проблемой во всех странах, и особенно в таких, как Россия. А сейчас это просто безумие. В России к людям на работе приходят и спрашивают, есть ли у них родственники в Украине. Давая понять, что если да, то человек становится ненадежным. Людям на работе рассказывают, как они должны демонстрировать свою поддержку «специальной военной операции». А вечером к ним приходит или звонит интервьюер и спрашивает: «А вы поддерживаете операцию в Украине? Только какое-то ослиное упрямство может заставлять нас по-прежнему предполагать, что тот самый автономный индивид голосует за операцию или против. Люди озабочены другими вещами. Им страшно, у них тревога, они пытаются выжить, а мы к ним приходим и говорим: «Представьте себе, что вы сейчас принимаете решение о продолжении военной операции». Все эти числа не имеют никакого значения. Мы почему-то не спрашиваем, какое количество немцев поддерживало «специальную военную операцию» Германии против Польши в 1939 году. Мы понимаем, что это идиотский вопрос. Почему мы сейчас смотрим на эти числа?

Читайте другие материалы «Вёрстки» о подготовке к выборам:

Григорий Юдин — Фонд Либеральная Миссия
Социолога и философа Григория Юдина* признали иноагентом
Григорий Юдин*
Комментарии:

Социолог Григорий Юдин внесен в реестр иноагентов

Очень важно разбудить в людях понимание, что с нынешней политической и социальной системой мы заходим в тупик. Может быть, не нужно выплёскивать с водой ребёнка, и за 20 лет были и достижения, но всё же нынешний вектор власти держится клещами, которые не вечны: ослабнут клещи — рухнет порядок. Тут принцип такой: чем сильнее пережимаешь в период кризиса, тем мощнее потом рикошет. И чтобы начались подвижки, люди должны поверить в возможность перемен, а эта возможность есть. Хотя бы потому, что перемены сейчас предопределены не нашими хотелками, а самим генезисом конфликта. И общая задача в том, чтобы эти перемены не были максимально бестолковыми, как сама СВО. Вот почему нужно верить в них уже сейчас.

Короче, жить дальше. Морок сгинет: я не готов прогнозировать сроки, но сказал бы, что минимальный период — это следующий год, максимальный — наверное, лет 10-20, наиболее вероятный — года 2-3. Но это в любом случае ещё не вся жизнь.

Человек всегда преувеличивает масштаб момента, и сейчас особенно сложно думать о чём-то за пределами СВО. Но и 90-е когда-то казались новой нормой. Юдин сформулировал мысль, которая давно бродила на околотках сознания: если не думать об этих новых временах, о России без Путина, то неизбежная трансформация будет происходить дольше и болезненнее. Очень важно разбудить в людях понимание, что с нынешней политической и социальной системой мы заходим в тупик.

Вдруг выясняется, что цифры отчасти произведены самим форматом вопросов. Проблема российских опросов вовсе не в том, что они рисуются легко показать, что это не так , а в том, что они разговаривают на языке власти, на языке Первого канала.

Вопросы, которые задаются людям, — это вопросы, которые взяты из повестки вчерашнего выпуска новостей Первого канала. Как только опросы начинают говорить с людьми на другом языке, то они получают и другие результаты. Проблема в том, что публике об этих результатах обычно не говорят. Интервью с Ильей Будрайтскисом А как удается сохранить репрезентативность? Ведь результаты опросов воспроизводят всегда примерно одни и те же цифры, и это несмотря на все проблемы с интервьюерами, нарушением инструкций, отказами и т. Некоторые люди уверены, что более-менее одинаковые результаты опросов свидетельствуют о том, что они «нарисованы».

Сегодня рынок исследований общественного мнения устроен олигополистически — есть три основных игрока, все остальные были сознательно вычищены Кремлем еще в начале нулевых годов. Если бы имела место практика массового «рисования» результатов опросов, то поверьте мне — об этом стало бы известно немедленно. О гораздо менее существенных проколах, которые возникают в практике этих компаний, становится известно тут же. Поэтому здесь можете не переживать — цифры в массовом масштабе не «рисуются». Конечно, кое-кто кое-где так или иначе «подрисовывает», да — халтура бывает везде. Но ни о каком масштабном «рисовании» речь не идет.

Ситуация, когда значительная часть людей, которые должны попасть в выборку, так или иначе в нее не попадают, потому что они отказываются или недоступны, говорит нам о том, что нет никаких оснований считать, что выборка продолжает оставаться репрезентативной. Было бы сложно доказать обратное. Когда опросные компании говорят, что их выборка репрезентативна, они имеют в виду совершенно другое. Они говорят, что предприняли ряд мер, чтобы обеспечивать соответствие основных параметров выборки — это, как правило, пол, населенный пункт, иногда возраст и т. Это никак нас не страхует от того, что носители одних политических взглядов в эту выборку попадут, а носители других — нет, потому что считают, что никакого смысла в этих опросах нет. Поэтому ни о какой репрезентативности говорить не приходится.

Другое дело, что поскольку эта технология отработана и стабильна, то, конечно, если повторять раз за разом, то ты будешь иметь дело примерно с одним и тем же контингентом людей, которые готовы вот на этих условиях общаться с интервьюерами — либо потому что они считают, что это способ донести свои проблемы до верховной власти, либо потому что они считают, что опасно не отвечать, либо потому что они считают, что за ними присматривают, либо еще по какой-то причине. Мы хорошо знаем, что есть категория, которую очень сложно «достать», заполучить в выборку, — например, молодежь. Нужно получить много-много отказов, прежде чем ты доберешь необходимую по квотам долю молодежи. Поэтому с социологической точки зрения примерно одни и те же люди раз за разом и оказываются респондентами. И они говорят то, что от них ожидают услышать те, кто составляют эти опросы. Поэтому эти данные воспроизводятся.

Было бы странно, если бы они не воспроизводились. Но это не имеет никакого отношения к репрезентативности. Если опросы не репрезентативны, то что у нас тогда с консервативным поворотом? Повернулось ли российское общество вслед за повесткой нынешней власти к консервативным ценностям, духовным скрепам и прочему патриотизму? Все эти ценности, скрепы и т. Но люди готовы ее транслировать, потому что они получили вчера по ней информацию.

Однако это все крайне ненадежные конструкты. Что можно сказать сегодня про идеологию российской власти, про тот взгляд на мир, который она навязывает населению, так это то, что она является определенной разновидностью консерватизма, причем очень специальной. Это контрреволюционная идеология. На самом деле, мы можем заметить, что в принципе она может в себя вобрать все, что угодно. В отличие от классических идеологических течений, она более или менее гибко может в себя включить практически что угодно. Она может включать в себя левые лозунги, правые лозунги, либеральные лозунги.

Они друг с другом как-то сочетаются, совершенно непонятным образом. Но есть одна вещь, с которой она не шутит, — это революция. Вся эта идеологическая машина настроена на то, чтобы подавить любую возможность революции. А под революцией начинает пониматься любое самостоятельное действие. Это взгляд на мир, характеризующийся паническим страхом любого самостоятельного народного действия. Кажется, что единственное, на что в России способен народ, — это на неуправляемый бунт.

Вот этот страх и лежит в основании этой идеологии. И вся она построена на том, чтобы подавлять, репрессировать любое поползновение к самостоятельному действию, потому что она немедленно начинает его опознавать как революцию. Именно так она выстраивает историческую политику, взаимодействие между разными уровнями власти, между людьми в обыденной жизни. Это то идеологическое содержание, которое она всерьез пытается навязать. И в значительной степени преуспевает в этом. Потому что это базируется на страхе.

Власть использует страхи, запугивает людей и, запугивая их, задает контрреволюционную повестку. А внутрь этой повестки она может упаковывать все что угодно. Так что когда вы услышите, что россияне по своей природе безответственные, что у них свои, особые ценности, — во все это не надо верить, потому что эти ценности меняются вместе с содержанием выпуска вчерашних новостей. Что пока не меняется, так это общая контрреволюционная идеология. Правозащитник в эмиграции Михаил Савва И давайте напоследок о прошедших президентских выборах поговорим. Что для вас стало главным итогом этих выборов?

Как вы уже говорили, в первую очередь надо смотреть на явку, верно? Она стала ключевым показателем. Потому что главным был общий процент голосов, полученный конкретным кандидатом. Последние думские выборы показали: уровень деполитизации в России таков, что в принципе показатели победившей партии и победившего кандидата на выборах не так важны, учитывая, что большинство людей на выборы просто не ходят. И для того чтобы получить реальную легитимность, Путину потребовалась высокая явка. И это показатель, которого до сих пор никому не удавалось достичь.

Медведев был близок, но не достиг.

Можно пытаться ее как-то исторгнуть из себя, но зачем это нужно делать? У нас есть возможность здесь... Не в обстановке, не знаю, торжественных площадей, где у тебя возникает символический барьер, связанный с тем, чтобы посмотреть со стороны на эту историю.

Это должен либо почитать, либо ненавидеть. Какой-то вот у тебя должна... А здесь есть возможность к этому спокойно отнестись. Ну да, Сталин.

А что, не было Сталина, что ли? Ну давайте разберемся. ЮДИН: Самое главное не в этом, на самом деле. А самое главное в том, что в Германии, там все-таки прошел так или иначе некоторый процесс, в ходе которого было достигнуто, пока что, некоторое понимание истории.

Здесь же этого не было. В этом месте обычно принято заламывать руки и говорить: "Какой кошмар", что этого не было. Я не знаю. Может быть, нет никакого кошмара, да?

Но этого не было. Это значит, что мы по-прежнему находимся в ситуации нерешенности, недоговоренности многих вопросов. И вот этот парк — он, мне кажется, эту ситуацию как раз и символизирует. Представить себе еще 20 лет назад людей в разных городах России, устанавливающих памятные таблички, устанавливающих бюсты Сталину, просто выходящих с портретами Сталина на разнообразные массовые шествия — ну, было почти невозможно.

Этого не было. Это было даже как будто бы неприлично. Это не было незаконно никогда. Это было неприемлемо.

Сейчас это вполне допустимо и в порядке вещей. Я не призываю тебя как-то обобщать, но что это вообще говорит о настроениях? ЮДИН: Это говорит о настроениях ровно то, о чем я сказал раньше. Что меняется отношение к истории и 20 лет назад, вообще говоря, в принципе, интерес к российской истории совершенно другим.

Я бы сказал, что он был в целом подавленным. Одна вещь, которую сложно не заметить, что еще в 80-ых появилось, даже в 90-ых годах, у людей все время было не принято говорить о прошлом собственной семьи. Ну потому что долгое время было опасно. В общем, об этом старались не говорить.

Сегодня мы пришли к другой ситуации, когда не знать совсем ничего о прошлом собственной семьи нехорошо, да. Это какой-то способ доступа к истории для множества россиян сегодня. Дальше оказывается предсказуемым образом, что в истории бывает всякое. И это же дело не только в том...

Во-первых, основная часть мемориалов — это дело рук вполне известных людей, которые получают вполне известное финансирование. Но даже и та часть, которая к ним не относится, она не то чтоб сильно превышает все те усилия по мемориализации, которые проводятся в самых разных частях страны. Появляются краеведы, которые ставят памятники какие-то значимым людям в истории этой местности или значимым событиям истории этой местности. Появляется множество разных способов смотреть на историю.

Было бы странно, если бы смотреть на нее через сталинистские очки не было бы одним из таких способов, да. Про Сталина, то я не вижу какую-то прямо роста восторга по отношению к нему. Даже в этих скандальных опросов видно — нет там никакого "народа Сталина". Там в эмоциональном смысле растут две вещи: это уважение к собственной истории, да.

Давайте относиться к собственной истории с уважением, в ней было всякое, давайте не будем это вычеркивать. ЮДИН: Да. Вот с покаянием, я думаю, что этот проект как-то не состоялся. И я считаю, что это хорошо, что он не состоялся.

Потому что покаяние разрушает нацию? ЮДИН: Нет, потому что я не вижу никакого выхлопа из этого. Я не понимаю, куда это должно вести. Это какое-то бесконечное разбивание лба об асфальт в попытке, на самом деле, перестать что-либо реально делать.

Давайте мы признаем, что вся, не знаю, вся отечественная история была бесконечной трагедии, и будем всегда плакать. Это довольно бесполезная штука. Она в основном пожирает, она убивает энергию. Ничего она особенно продуктивного не дает.

Обычно она помогает тому, кто произвел эту вину. И лучше вину, конечно, переформатировать в ответственность, чтобы понять, за что я могу отвечать. Тогда ты можешь отвечать за какие-то большие вещи, да. За какие-то большие действия.

Иногда ситуация складывается так, что ты мало что можешь изменить глобально, но у тебя все равно остается зона, за которую ты отвечаешь. Ты решаешь называть вещи своими именами или не называть. Всегда решаешь. Не бывает такого, что это не мое решение, что я не называю вещи своими именами — нет, это твое решение.

Это ты решаешь, делать это или не делать. И это такая минимальная ответственность, которую можно на себя взять. Ответственность за то, чтобы не исполнять что-то в ситуации, когда тебя хотят сделать инструментом. Это ты решаешь.

Ты не вещь, с тобой нельзя делать все, что угодно. Ты решаешь, будешь ты это делать или не будешь. Какой ценой — это следующий вопрос. Но это всегда ты решаешь.

И вот это важная вещь с различением вины и ответственности. И я думаю, что когда мы говорим про проблемы сегодняшней России, она состоит не в том, что россияне как-то тотально поддерживают чудовищную агрессию против Украины. Этого, в общем, нету. Есть какие-то отдельные милитаризованные слои, но с ними разговор особый.

А проблема как раз в том, что они пытаются делать вид, что их это не касается. Что они могут оставаться там в какой-то своей приватной жизни, к которой они привыкли. Которую они вообще выстраивали очень тяжело. И нужно это понимать, что для многих россиян это очень тяжелый опыт.

Эта жизнь строилась очень-очень долго, большими усилиями, большими инвестициями. Люди годами вкладывали себя в это, да? И поэтому они стараются оберегать этот самый мир их. В общем, можно понять.

Но если делать это до конца и последовательно, это значит, что ты можешь становиться инструментом для чего угодно. И, как мне кажется, это проблема сегодняшней России. Это очень хорошо видно на контрасте с Беларусью. Потому что, конечно, эта жуткая война, в которой мы оказались — это война, в которую самым непосредственным образом втянута не только Россия и Украина, но и, конечно, Беларусь тоже.

И преимущество, да, если можно об этом говорить, белорусов состоит в том, что они, по крайней мере, не пытаются делать вид, что ничего не происходит. Да, мы видим… К. Потому что у них жизнь была тяжелее и беднее? ЮДИН: Я думаю, что это во многом просто потому, что там был момент солидарности 2020-го года, про который часто говорили, что он не дал соответствующего политического результата.

Но дал нечто большее для белорусов в целом. Сейчас они оказались в ситуации, когда они не закрывают глаза, не запирают себя в клетке приватной жизни, когда они, хотя и понимают, что мало что могут сделать, но не делают вид, что они просто инструмент и их это все не касается. И это, мне кажется, очень важный контраст. Это была первая часть истории.

Вторая часть истории, мне кажется, связана с тем, чтобы правильно понять, что происходит сейчас. Это, конечно, не война России с Украиной. Сама по себе идея такая мне кажется абсолютно абсурдной и бредовой. Хотя бы просто потому, что Россия чудовищно проиграет от этой войны, бесконечно проиграет.

Это будет катастрофическое поражение в любом случае. Я даже как бы... Россия теряет всех абсолютно ближайших союзников и друзей. В принципе, на планете.

Есть кто-нибудь, с кем можно дружить? Это какой-то загон себя в какой-то бессмысленное, бесконечное одиночество, в которое мы, на самом деле, уходить не хотим. Мы никогда не хотели изолироваться от всего мира и сидеть. Ничего подобного!

Чем занимается Россия все последние 20 лет — она бегает за всем миром и говорит: "А вы нам не нужны, мы и без вас обойдемся". Это невротическая реакция, которая сейчас доводит нас просто до катастрофы. Думаю, что катастрофы, равной этой, в России не было просто никогда. Были идиотские войны, ну, там, самый близкий пример — это, например, Крымская война.

Тоже абсолютно абсурдная операция, движимая каким-то бессмысленным империализмом, непродуманная, без всяких шансов на реальный успех, без понимания того, как может этот успех выглядеть, тоже с идиотской милитаристской лихорадкой поначалу, которая заканчивается достаточно тяжелым поражением. Но все-таки не было войны с украинцами... Поэтому то, что мы сейчас переживаем — это катастрофическое поражение. Я даже здесь не говорю про все эти экономические проблемы, это самое последнее, что нас должно сегодня интересовать.

Реальная проблема в том, что это тупик с точки зрения того, что мы хотим делать с Россией. И вообще, через какое-то короткое время нам всем станет понятно, каким чудовищным ударом по России это является. И пропаганда в том числе опирается на эти цифры. ЮДИН: Я часто советую быть аккуратными очень с опросами, с опросами вообще, в России вдвойне, а сегодня вдесятерне.

Потому что в России и так-то низкий уровень ответа на опрос, и люди, которые отвечают на опросы, в целом, исходят из того, что они общаются напрямую с государством. А в условиях военных действий, конечно, опасения возрастают многократно. И мы видим по всем исследованиям, которые сейчас проводится, независимым, что падает уровень ответов, что люди рассказывают о страхе. Спрашивают у интервьюеров прямо: "Арестуют ли меня?

Значит, что опросы и в принципе-то всегда подсвечивают то, что в России хотелось бы подсветить "правильность", а сегодня — в гораздо большей степени. Но сказав все это и предостерегая всех от того, чтобы всерьез относиться к этим цифрам, если честно, я считаю, что мы, еще на начальных этапах эти цифры еще имели какой-то смысл, а сейчас я думаю, что, в общем, было бы правильно на самом деле запретить эти опросы. Другое дело, что это не в нашей власти. И от этого, может быть, еще хуже, но я бы не относился к ним всерьез.

Я не вижу никакой радикальной разницы. Не нужно задавать людям идиотские вопросы и не нужно всерьез к этому относиться. Но, сказав все это, я думаю, что ключом здесь, конечно, является желание огромного числа наших соотечественников, в общем, продолжать жить в своей спокойной, приватной жизни. ЮДИН: Ну я на это все равно никак не могу повлиять.

Что я могу с этим сделать-то? Меня это не касается. В России, мы сейчас разговариваем, да, родилось то, что я называю "теория двух-трех месяцев". Все вокруг ходят и говорят: "Через 2-3 месяца все нормализуется".

Откуда этот бред взялся я не знаю, но это какая-то попытка цепляться за реальность. На самом деле, это продолжается отрицание. Как работает российская пропаганда… К. ГОРДЕЕВА: Мне интересно, знаешь, в этом смысле, почему пропаганда не смогла убедить людей в том, что ковид существует, но с такой легкостью убедила людей в том, что в Украине существует нацизм?

ЮДИН: По очень простой причине. Потому что задача пропаганды состоит не в том, чтобы в чем-то тебя убедить, да. И не в том, чтоб ты принял какую-то точку зрения. А в том, чтобы дать тебе обоснование, по которому не нужно ничего делать.

Она объясняет тебе, почему не нужно ничего делать. Когда она рассказывала о том, что есть ковид и нужно что-то делать, она оказалась бессильной. Потому что человек не хочет ничего делать. Теперь она рассказывает, почему это все короткая операция, она закончится успешной, есть реальная угроза России, значит, все это, конечно, не касается никаких настоящих украинцев...

Все в порядке, все решится скоро. Внешнеполитическое руководство знает, что оно делает. Все, этого достаточно, чтобы спокойно продолжать себе жить своей жизнью. Само по себе, честно говоря, это чудовищно.

Потому что, действуя по такой логике, человек может начать смиряться с чем угодно вообще. Сейчас, в последнее время, мы говорим о том, что случилось самое страшное. Откуда мы знаем, что случилось самое страшное? Вполне вероятно, что самое страшное еще впереди.

И вот если так относиться к делу, то ты, в принципе, никогда не готов к тому, что может случиться что-то тяжелое. Ты всегда будешь пытаться закрыться в свою скорлупу и так далее. А вот эти безразличие и пассивность, если она превращается в мобилизацию и энтузиазм, тогда мы проваливаемся в тоталитарное состояние. Пока этого не произошло, мы пока здесь сидим, разговариваем, пьем чай, можем обо всем этом философствовать.

В том мире, который я рисую, места для всего этого уже быть не может. ГОРДЕЕВА: То есть ты не относишься к тем людям, которые вот так, сложив два века, как тетрадный листочек, видят сейчас параллели, там, ну с концом двадцатых-началом тридцатых годов в нынешней российской истории. ЮДИН: Ой, я вижу очень много параллелей с концом двадцатых-началом тридцатых годов, только не российской истории, а немецкой. Мы находимся в ситуации, которая во многом напоминает немецкую ситуацию 20—30-х годов.

Есть два основных аналога исторических — это режим Наполеона III во Франции в 1748-1780 годы и то, что происходило с Германией после Первой мировой войны. Значит, и в обоих случаях мы имеем резкое введение избирательного права, которое заканчивается тем, что массам предлагается избрать одного сильного лидера, который будет иметь фактически монархические полномочия, и это такая демократическая монархия. Монархия с опорой на массы. Об этом буквально говорил Наполеон III, да.

Он был избран всенародным президентом, первым французским президентом, и это монархия с опорой на массу. Я получаю гарантии того, что"... ЮДИН: "Со мной народ. И что я делаю с этим?

Я это показываю элитам, я это показываю бюрократии, я это показываю самому народу. Рассказываю ему, вот за кем настоящая сила". Он как бы возвышается над всей системой. Вторая важная вещь — это историческое поражение.

Ресентимент, реваншизм, обида и злоба в связи с историческим поражением. Это было, естественно, во Франции, где все вполне помнили наполеоновские войны. Почему все люди за Наполеона голосовали? Потому что хотелось снова Наполеона.

Пускай другой Наполеон, но пусть в основе будет Наполеон. Это было, разумеется, в Германии с распространенностью идеи "кинжала в спину", который привел к поражению в Первой мировой войне. И это мы видели в России, где оказалась сильная боль от поражения в холодной войне. И все эти режимы тоже были достаточно...

ЮДИН: Я не то чтобы так считаю. Но странно не замечать, что именно эта рамка была в какой-то момент навязана. Она была навязана, в том числе, потому, что... Здесь господствовала некоторое время такая доктрина модернизация, которая предполагает, что есть один правильный путь развития, и просто страны, которые сошли с него, они должны сесть в школьной комнате, в школьном классе, их будут учить профессора с условного Запада и рассказывать им, как нужно делать.

Вот они будут их поучать. И из вполне искренних соображений, желая, чтобы те, наконец, выучились уже, выросли из своих штанишек, и построили себе то же самое. Потому что, на самом деле, правильный путь только один. В любой стране вызывает ощущение, что к тебе относятся как к несовершеннолетнему...

То, что сделал Путин в дальнейшем — он бесконечно растравил это чувство. У него были некоторые основания, у этого чувства. Но сейчас, в общем, это какая-то настолько выжигающая все эмоция в России. И в этом смысле, конечно, параллелей с, не знаю, с Францией второй половины, середины 19 века и с Германией межвоенного периода очень много.

И вот в них складываются такие плебисцитарные режимы, которые стабильно занимаются каждый раз одним и тем же — они выжигают внутреннюю политику, в смысле, они исключают самую идею оппозиции. Оппозиции как кого-то, кто находится вместе с тобой в одной стране, искренне желает стране блага и при этом радикально отличается от тебя по своим убеждениям. Вот эта идея им в принципе не близка, потому что они полагают, что это разрушение единства. Никакой оппозиции быть не может.

А раз не может быть оппозиции, значит, мы любое политическое противостояние экстранализуем, то есть переписываем его как внешнее противостояние. Не может быть оппозиции, могут быть только предатели и внутренние враги. Не может быть каких-то, ну, партнерских отношений с другими странами — может быть только какая-то война в тех или иных формах. И все эти режимы, они заканчивали одним и тем же — тем, что они переоценивали серьезно внешнюю угрозу, они считали, что им что-то всерьез угрожает в тот момент, когда им, в общем, ничего, по большому счету, не угрожало, они теряли способность устраивать союзнические отношения с другими странами и они все, конечно, занимались тем, что они создавали против себя мощнейшие военно-экономические альянсы.

Они очень быстро сколачивали против себя, объединяли страны, которые имеют, в общем, очень разные интересы, и въезжали в бетонную стену, начиная авантюристические военные кампании с чудовищным количеством жертв. Мы знаем, что методология — это очень важная часть мировоззрения нынешней правящей элиты. И многие из тех, кто сейчас принимают решения, учились и у Щедровицкого, и у Юдина. Как ты себе представляешь, как это вообще все соединилось?

ЮДИН: Ну, небольшая историческая справка: Эрик действительно работал вместе и дружил с Щедровицким, но Эрик просто умер раньше, чем это превратилось действительно в методологическое движение, в том виде, в котором мы его знаем. Какие-то его противоречия такие, или, не знаю, споры с Щедровицким подсказывают, что то, во что это в итоге превратилось, ему, скорее, не было бы близко. Мы не знаем ответ на этот вопрос, да. Но Эрик умер, в следствии того времени, в котором он был вынужден провести в лагерях, он попал в лагерь после венгерских событий и провел несколько лет, которые тяжелейшим образом сказались на его здоровье.

Он был таким молодым, перспективным, харизматичным профессором. ЮДИН: Да-да. Вернулся, в общем, в физическом смысле изнуренным стариком. Это просто по фотографиям видно.

Минюст пополнил реестр иноагентов пятью персонами

«Самое страшное — появление вопросов о будущем страны»	Интервью Григория Юдина Катерине Гордеевой.
Григорий Юдин	Политический философ и социолог Григорий Юдин поделился своими наблюдениями о феномене «второй памяти».

Правила комментирования

Минюст России признал иноагентом социолога Юдина
Значение имени Григорий
Социолога Григория Юдина жестоко избили полицейские на антивоенной акции. Он госпитализирован
Биография и личная жизнь Григория Юдина, его жена, карьера и успех
Рассылка новостей
‎«Диалоги Открытой библиотеки»: «Вторая память. Григорий Юдин — Митя Алешковский» в Apple Podcasts

Минюст признал иноагентами социолога Григория Юдина и журналистку Лолу Тагаеву

Прочла пост в ФБ светила российской социологии, профессора Григория Юдина. Помимо прочего, Григорий Юдин представлен в качестве автора по российскому направлению на портале «openDemocracy» – британской общественно-политической структуры, финансируемой из американских НПО, признанных нежелательными на территории РФ. Минюст внес в список иностранных агентов социолога Григория Юдина.

Новости григорий юдин социолог