Приходилось напрягать все силы; один неверный шаг, и путешественники стремглав полетели бы в пропасть, на дно ущелья. Двигаться надо! Она напрягала все силы. И так стояли они, будто обнявшись. 1. Лошадь напрягала все силы, стараясь пр победить течение. Она напрягала все свои силы и держалась против воды, стараясь преодолеть течение, а течение увлекало её всё дальше и дальше. Ранд изо всех сил старался прислушиваться и даже порой вставлял словечко-другое, но беседа требовала таких усилий.
Другие книги автора
- Кабинет №8 - Подготовка к ВПР
- Р.И. Фраерман: «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви» (окончание)
- Правописание приставок объяснено этимологически
- Запишите в две колонки слова с пропущенными буквами с приставкой пре с приставкой при
Н.Носов "Незнайка на Луне"
Однако, подумав как следует, эти сомневающиеся читатели сами поймут, что ничего удивительного здесь нет. Ведь запасы энергии внутри вещества очень велики и прямо-таки неисчерпаемы. Теперь каждый знакомый с физикой знает, что запасом энергии, хранящимся в кусочке вещества размером с копеечную монетку, можно заменить энергию, которая получается от сжигания десятков тысяч тонн каменного угля или какого-нибудь другого горючего вещества. Этому тоже никто не поверил бы в те времена, когда внутриатомная энергия ещё не была открыта, но в наше время это уже никого не удивляет. Нужно к тому же сказать, что энергия лунного камня уничтожала вес не вообще, а только в ограниченном пространстве, причём она даже не уничтожала вес, а лишь смещала так называемое поле тяготения в стороны. Если в зоне невесомости сила тяжести не ощущалась совсем, то вокруг этой зоны устанавливался так называемый пояс усиленной тяжести.
Это ощущал каждый, кто подходил близко к павильону невесомости. Таким образом, в Знайкином открытии ничего удивительного не было. Все в нём было научно обосновано, что, конечно, вовсе не умаляло значения этого открытия. Нечего и говорить, какой огромный интерес вызвал павильон невесомости среди жителей Цветочного города. Прошло несколько дней, и во всём городе нельзя было отыскать коротышки, который не побывал в павильоне хоть раз.
Многие успели побывать даже по несколько раз, а что касается Незнайки, то он не вылезал из павильона по целым дням и чувствовал себя в нём словно рыба в воде. Однажды утром Незнайка встал пораньше и забрался в павильон так, чтоб никто не видел. Там он взял прибор невесомости и отправился с ним на реку. Ему почему-то захотелось посмотреть, что будут делать рыбы в реке, когда окажутся в состоянии невесомости. Неизвестно, почему ему в голову забралась такая мысль.
Может быть, он начал думать о рыбах, потому что сам, словно рыба, целыми днями плавал по павильону в состоянии невесомости. Очутившись на берегу реки, Незнайка включил прибор невесомости и принялся глядеть в воду. В первый же момент он заметил, что невесомость очень странным образом подействовала на поведение рыб. Одни из них опустились хвостиком вниз и вертелись, как балерины; другие опустились вниз головкой и тоже вертелись; третьи плавали вверх животом. Однако через некоторое время многие из них освоились с состоянием невесомости и стали, как обычно, резвиться в воде.
Но вот одна из рыбёшек, попытавшись поймать муху, вившуюся над водой, выпрыгнула из реки и беспомощно закувыркалась в воздухе. Теперь уже сила тяжести не притягивала её книзу, и рыба при всём желании не могла вернуться в реку. Вслед за первой из воды выплеснулась вторая рыба. Не прошло и пяти минут, как над поверхностью реки заплясали, поблёскивая на солнышке, рыбы, лягушки, тритоны, жуки-плавунцы и прочая водяная живность. Пока Незнайка проводил на реке свои «опыты», Знайка пришёл в павильон, чтобы включить прибор невесомости.
Увидев, что прибор из кабины исчез, Знайка страшно перепугался. Положите сейчас же на место! Но никто из коротышек не мог сказать ему, где прибор. Только работавшие неподалёку Винтик и Шпунтик сказали, что видели рано утром Незнайку, который для чего-то заходил в павильон, а потом ушёл по направлению к реке. Узнав это, Знайка во всю прыть побежал к реке.
За ним бросились остальные коротышки. Взбежав на Огурцовую горку, Знайка увидел внизу Незнайку, который парил над рекой в состоянии невесомости. Вот он! Незнайка услыхал крики. Обернувшись, он увидел разъярённого Знайку и остальных коротышек, которые бежали прямо к нему.
Испугавшись, он хотел от них убежать, но только беспомощно затрепыхался в воздухе. Сообразив, что бежать в состоянии невесомости невозможно, он поскорей нажал кнопку прибора и выключил невесомость. Приобретя вес, он моментально полетел вниз и с размаху шлёпнулся в воду. Вода так и брызнула во все стороны. У него прибор невесомости!
Коротышки, не раздеваясь, прыгали в воду и плыли на середину реки, где беспомощно барахтался Незнайка. Он уже начал пускать пузыри, когда к нему подоспел Знайка. Схватив Незнайку за шиворот, Знайка потащил его к берегу. Тут подплыли другие коротышки и стали помогать Знайке. К реке уже бежал доктор Пилюлькин со своей походной аптечкой.
Увидев, что коротышки выволокли Незнайку на берег, он закричал: — Снимите с него рубашку! Сейчас я ему искусственное дыхание буду делать! Увидев доктора Пилюлькина с его походной аптечкой, Незнайка вскочил и хотел задать стрекача, но тут Знайка вцепился ему в волосы и закричал: — Где прибор невесомости? Ты куда дел прибор? Ты утопил прибор, ослиная твоя голова!
Вот я тебе покажу, как приборы топить! И он дёрнул Незнайку за волосы с такой силой, что у того на глазах показались слёзы. В ответ Незнайка стукнул Знайку кулаком в грудь. У Знайки захватило дыхание, и он выпустил Незнайкины волосы из рук. Почувствовав свободу, Незнайка как петух налетел на обидчика, и они принялись драться.
Коротышки бросились разнимать их. Одни держали за руки Знайку, а другие — Незнайку. Знайка изо всех сил вырывался из рук, стараясь лягнуть Незнайку, и кричал: — Как мы теперь на Луну полетим без прибора? Теперь всё пропало! Пустите меня, я ему покажу, как приборы топить в реке!
Незнайка тоже вырывался из рук и кричал: — А ну-ка, пустите меня! Я ему дам прибор! Ему наконец удалось освободиться от коротышек, но Торопыжка успел схватить его за шиворот. Незнайка рванулся с такой страшной силой, что выскользнул из рубашки, и тут все увидели, как на землю упал прибор невесомости, который до этого лежал у Незнайки за пазухой. Я как только увидел, что падаю в воду, так сейчас же спрятал прибор за пазуху, чуть не утонул из-за него, а они, вместо того чтоб спасибо сказать, дерутся!
Знайка поднял прибор с земли и, сердито сверкнув на Незнайку глазами, сказал: — За это не полетишь на Луну! Я и без Луны проживу! Глава шестая Отлёт Врал Незнайка! На самом деле ему очень хотелось полететь на Луну. Его не оставляла надежда, что Знайка как-нибудь позабудет о том, что случилось, и не станет приводить в исполнение свою угрозу.
Однако он напрасно надеялся. Знайка ничего не забыл. Через некоторое время назначен был день отлёта, и Знайка составил список коротышек, которые должны были лететь на Луну. Как и следовало ожидать, в этом списке Незнайки не было. В нём не было также Пончика и некоторых других коротышек, которые плохо переносили состояние невесомости.
Незнайка, как говорится, был убит горем. Он ни с кем не хотел разговаривать. Улыбка исчезла с его лица. У него пропал аппетит. Ночью он ни на минуту не мог заснуть, а на следующий день ходил такой скучный, что на него было жалко смотреть.
По-моему, он больше не будет шалить. Притом он так хорошо переносит состояние невесомости. Для него это будет слишком сильное наказание. В это путешествие должны отправиться лишь самые умные и самые дисциплинированные коротышки. Незнайка очень хорошо переносит состояние невесомости, но зато состояние его умственных способностей оставляет покуда желать много лучшего.
От своей недисциплинированности Незнайка и сам пострадает, и других подведёт. А космос не такая вещь, с которой можно шутить. Пусть лучше Незнайка подождёт до следующего раза, а за это время постарается поумнеть. Это моё последнее слово! Услышав такой категорический ответ.
Селёдочка больше не возобновляла этого разговора. Со временем Незнайка понемножечку успокоился и уже не убивался, как прежде. Аппетит вернулся к нему. Сон тоже улучшился. Вместе с другими коротышками Незнайка приходил в Космический городок, наблюдал, как производятся испытания ракеты, как тренируются путешественники перед отправлением в космос, слушал лекции Фуксии и Селёдочки о Луне, о межпланетных полётах.
Казалось, что он совершенно примирился со своей участью и уже не мечтает о путешествии на Луну. Даже характер у Незнайки как будто переменился. Самые наблюдательные коротышки замечали, что Незнайка стал часто о чём-то задумываться. Когда у него бывали припадки задумчивости, на лице появлялась какая-то мечтательная улыбка, словно Незнайка чему-то радовался. Никто, однако ж, не мог догадаться, что его настраивало на такой радостный лад.
Однажды Незнайка встретил Пончика и сказал: — Слушай, Пончик, теперь мы с тобой товарищи по несчастью. Я слишком тяжёленький. Ракета не поднимет меня, — сказал Пончик. Никто ничего не будет весить. Это несправедливо!
Мы с тобой должны исправить эту несправедливость. А утром, когда ракета улетит в космическое пространство, мы вылезем. Не станут же из-за нас возвращать ракету обратно. Вот чудак! Самое главное, понимаешь, — это чтоб нас не успели высадить, пока мы находимся на Земле.
А в космосе уж не высадят, можешь не беспокоиться. Там очень удобно и разных продуктов масса. Что это за цифра такая, подумай сам. Для ровного счёта надо, чтоб было пятьдесят. А где поместится сорок восемь, туда влезет и пятьдесят.
Потом, нам ведь с тобой не надо места в каюте: мы будем сидеть в пищевом отсеке. В тесноте, как говорится, да не в обиде. Я, брат, ракету всю вдоль и поперёк изучил. Всё, что хочешь, с закрытыми глазами найду. Вечером, накануне назначенного для отлёта дня, Незнайка и Пончик не легли спать.
Дождавшись, когда все коротышки уснут, они выбрались потихоньку из дома и отправились в Космический городок. Ночь была тёмная, и у Пончика мороз подирал по коже от страха. При мысли, что он скоро унесётся в космическое пространство, душа у него уходила, как говорится, в пятки. Он уже раскаивался, что ввязался в такое опасное предприятие, однако стыдился признаться Незнайке, что струсил. Было уже совсем поздно, когда Незнайка и Пончик добрались до Космического городка.
Взошла Луна, и вокруг стало светлей. Прокравшись мимо домов, наши друзья очутились на краю круглой площади, в центре которой возвышалась космическая ракета. Она поблёскивала своими стальными боками в голубоватом свете Луны, а Незнайке и Пончику казалось, что ракета светится сама собой, словно была сделана из какого-то светящегося металла. В её очертаниях было что-то смелое и стремительное, неудержимо рвущееся кверху: казалось, что ракета вот-вот сорвётся со своего места и полетит ввысь. Стараясь проскользнуть незамеченными.
Незнайка и Пончик пригнулись к земле и в таком скрюченном виде пересекли площадь. Очутившись возле ракеты, Незнайка нажал пальцем кнопку, которая имелась в её хвостовой части. Бесшумно открылась дверца, и к ногам путешественников опустилась небольшая металлическая лестничка. Увидев, что Пончик медлит, Незнайка взял его за руку. Они вместе поднялись по ступенькам и вошли в так называемую шлюзовую камеру.
Это была как бы небольшая комнатка с двумя герметически закрывающимися дверями. Одна дверь, через которую вошли Незнайка и Пончик, вела наружу, другая вела внутрь космического корабля. Как только друзья вошли в шлюзовую камеру, наружная дверь автоматически закрылась. Пончик увидел, что путь к отступлению отрезан, и от испуга у него всё похолодело внутри. Он хотел что-то сказать, но язык словно одеревенел во рту, а голова стала как пустое ведро.
Он уже сам не понимал, о чём думал, и не знал, думал ли он о чем-нибудь вообще. В голове у него почему-то всё время вертелись слова песенки, которую он слышал когда-то: «Прощай, любимая берёза! Прощай, дорогая сосна! Незнайка между тем нажал кнопку у второй двери. Дверь так же бесшумно открылась.
Незнайка решительно шагнул в неё. Пончик машинально шагнул за ним. Раздался щелчок. Вторая дверь захлопнулась так же плотно, как первая. Она словно непроходимой стеной отгородила наших путешественников от внешнего мира, от всего, с чем они были до сих пор связаны.
Незнайка в это время уже открыл дверцы лифта и, дёрнув Пончика за рукав, сказал: — Ну иди! Почесаться ещё успеешь! Пончик безмолвно залез в кабину лифта. Он был бледный, как привидение. С мерным журчанием кабина начала подниматься кверху.
Когда она поднялась на нужную высоту, Незнайка вышел из неё и сказал: — Ну, вылезай! Что ты там как неживой все равно? Пончик вылез из лифта и увидел, что очутился в узеньком, кривом коридорчике, который как бы кольцом огибал шахту лифта. Пройдя по коридорчику, Незнайка остановился у круглой металлической дверцы, которая напоминала дверцу пароходной топки. Здесь пищевой отсек, — сказал Незнайка.
Он нажал кнопку. Дверь растворилась, словно разинула пасть. Незнайка полез в эту пасть, нащупывая в темноте ногами ступеньки. Очутившись на дне отсека, он отыскал на стене выключатель и включил свет. Пончик полез вниз.
От страха у него затряслись поджилки, поэтому он оступился и скатился по ступенькам прямо в отсек. Он, правда, не очень ушибся, так как в отсеке все — и стены, и дно, и даже ступеньки были оклеены мягкой эластопластмассой. Внутри ракеты все помещения были оклеены такой пластмассой. Это было сделано для того, чтобы кто-нибудь не ушибся нечаянно, попав в состояние невесомости. Увидев, что падение не причинило Пончику никакого вреда, Незнайка затворил дверь и сказал с весёлой улыбкой: — Вот мы и дома!
Попробуй-ка найди нас здесь! Вот видишь, у двери кнопка? Нажмёшь её, дверь и откроется. Здесь все на кнопках. Незнайка начал нажимать разные кнопки и открывать дверцы стенных шкафов, термостатов и холодильников, на полках которых хранились самые разнообразные пищевые продукты.
Пончик, однако, был так сильно расстроен, что даже вид продуктов его не радовал. Ты как будто не рад? Я очень рад, — ответил Пончик с видом преступника, которого за какие-то страшные злодеяния решили казнить. Уже совсем поздно. Сказав это, Незнайка растянулся на дне отсека, подложив под голову вместо подушки свой собственный кулак.
Пончик последовал его примеру. Устроившись поудобнее на мягкой пластмассе, он принялся обдумывать своё положение, и у него в голове постепенно созрела мысль, что ему лучше всего отказаться от этого путешествия. Он решил тут же признаться Незнайке, что уже расхотел лететь, но подумал о том, что Незнайка начнёт смеяться над ним и упрекать в трусости. Наконец он всё же набрался храбрости настолько, что решился признаться в собственной трусости, но в это время услышал мерное похрапывание Незнайки. Убедившись, что Незнайка крепко уснул, Пончик встал и, стараясь не наступить ему на руки, прокрался к двери.
Затаив дыхание, Пончик поднялся по лестничке и нажал кнопку у двери. Дверь отворилась. Пончик вылез из пищевого отсека и принялся бродить по кривому коридорчику, стараясь отыскать дверцу лифта. Он не был так хорошо знаком с устройством ракеты, как Незнайка, поэтому несколько раз обошёл коридорчик вокруг, каждый раз попадая к пищевому отсеку. Опасаясь, что Незнайка проснётся и обнаружит его исчезновение, Пончик снова стал нервничать и терять соображение.
Наконец ему всё же удалось отыскать дверцу лифта. Недолго думая он забрался в кабину и нажал первую попавшуюся кнопку. Кабина, вместо того чтобы опуститься вниз, поднялась вверх. Но Пончик не обратил на это внимания и, выйдя из кабины, принялся искать дверь шлюзовой камеры, через которую можно было выйти наружу. В шлюзовую камеру он, конечно, попасть не мог, потому что её здесь не было, а попал вместо этого в кнопочную кабину и стал ощупывать в темноте стены, стараясь найти выключатель.
Выключателя ему не удалось обнаружить, но посреди кабины он наткнулся на небольшой столик, на котором нащупал кнопку. Вообразив, что посредством этой кнопки включается свет, Пончик нажал её и сразу подскочил кверху, оказавшись в состоянии невесомости. Одновременно с этим он услышал мерный шум заработавшего реактивного двигателя.
Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное и непр... Гагин в течение разговора намекнул мне на какие-то затруднения, пр.. Дело в том, что ни коту, ни пр... Дела давно минувших дней, пр.. Не пр...
Однородные сказуемые. Сложносочинённое предложение, две грамматические основы; в первой части однородные сказуемые. Второе предложение — бессоюзное сложное, две грамматические основы; последняя — часть односоставное назывное предложение, с главным членом подлежащим.
А знаете ли вы правила поведения в лесу? Сколько леса.. Дрюнь 28 апр. Я веду личный дневник где я расписываю все что со мной происходит. И записываю туда все что я считаю нужным. Я считаю что его нужно вести всем что бы вырождаться свои мысли и чувства!.. Сочинение на тему Мой личный дневник 4 класс? Vrboo823 28 апр.
Остались вопросы?
Она напрягала все свои силы и держалась против воды, стараясь преодолеть течение, а течение увлекало ее все дальше и дальше. Кожевников видел это. Дождавшись остальных коней, он в карьер бросился вдоль берега вниз по течению. 1. Лошадь напрягала все силы, стараясь пр. одолеть течение. (Арс.). Волкодав напряг руки, стараясь оставить себе хоть какую надежду, но возившийся с веревкой оказался тоже не промах.
Запишите в две колонки слова с пропущенными буквами с приставкой пре с приставкой при
E Побледнел Давыдов напряг всю силу пытаясь освободить руки и не мог. Лошадь напрягала все силы, стараясь пр одолеть течение. В течение этого времени фрегат, со сломанным рангоутом и заметными постороннему взгляду очагами возгорания, продолжал вести огонь. 1. Лошадь напрягала все силы, стараясь пр одолеть течение. (Арс.) пр таился. Лошадь напрягая все силы стараясь преодолеть течение.
Н.Носов "Незнайка на Луне"
1. Лошадь напрягала все силы, стараясь ь течение. Всеми силами я старалась отогнать от себя эту мысль, успокоиться. 1. Лошадь напрягала все силы, стараясь пр. Одолеть течение. (Арс.) 2. Заяц метнулся, заверещал и, пр.
Характеристика предложения
- Библиотека
- РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ
- Дикая собака Динго
- Незнайка на Луне
- Содержание
- Читать онлайн В дебрях Уссурийского края бесплатно
Ржавчина (СИ) [Александр Баренберг] (fb2) читать онлайн
Снаряжение стрелков состояло из следующих предметов: финские ножи, патронташи, носившиеся вместо поясов, крученые веревки длиной в 2 м с кольцами и небольшие кожаные сумки для разной мелочи иголки, нитки, крючки, гвозди и т. Холщовые мешки с бельем стрелки приспособили для носки на спине, сообразно чему перешили лямки. Вес вьюка каждого участника экспедиции равнялся 12—15 кг. Летняя одежда стрелков состояла из рубах и шаровар защитного цвета и легких фуражек. Нарукавники, стягивающие рукава около кистей рук, летом служили для защиты от комаров и мошек, а зимой для того, чтобы холодный ветер не задувал под одежду. Вместо сапог были сшиты унты по туземному образцу. Эта обувь оказалась наиболее пригодной. Правда, она скоро промокала, но зато скоро и высыхала. Ноги от колена до ступни обматывались суконными лентами. Сначала это не ладилось, ленты спадали с ног, закатанные туго — давили икры, но потом сукно вытянулось, люди приспособились и уже всю дорогу шли не оправляясь. На зиму были запасены шинели, теплые куртки, фуфайки, шаровары, шитые из верблюжьего сукна, шерстяные чулки, башлыки, рукавицы и папахи.
Зимняя обувь — те же унты, только большего размера, для того чтобы можно было набивать их сухой травой и надевать на теплую портянку. Из опыта прежних лет выяснилось, что только тогда можно хорошо работать, когда ночью выспишься как следует. Днем от комаров еще можно найти защиту, но вечером от мелких мошек уже нет спасения. Эти отвратительные насекомые всю ночь не дают сомкнуть глаз. Люди нервничают и с нетерпением ждут рассвета. Единственной защитой является комарник; он сшивается из белой дрели, через которую воздух легко проникает. Он устроен таким образом, что когда в нем вставляли поперечные распорки и за кольца привязывали к деревьям, то получалось нечто вроде футляра, в котором можно было лежать, сидеть и работать. На случай дождя над комарником растягивался тент в виде двускатной крыши. Вместо постели у каждого имелись тонкие войлоки, обшитые с одной стороны непромокаемым брезентом, под которые подвертывались края пологов. Таким образом, комарники спасали людей от дождя, от холодного ветра и от докучливых насекомых.
Участники экспедиции, ведшие научные работы, имели каждый по особому комарнику, а стрелки по 1 на 2 человека, для чего их пологи шились больше размерами. Осенью, с исчезновением насекомых, когда ночи делаются холоднее, из комарников ставятся односкатные палатки. Перед ними раскладываются длинные костры, дающие много тепла и света. Теперь относительно продовольствия. Общий запас его был рассчитан на 6 месяцев и состоял из муки, галет, риса, чумизы, экспортного масла, сухой прессованной зелени, соли, перца, горохового порошка, клюквенного экстракта, сахара и чая. Ящики с продовольствием были отправлены на питательные базы заблаговременно и выгружены при устьях рек Тадушу, Тютихе, в заливе Джигит и в бухте Терней. Там, где поблизости жили люди, ящики оставили близ их жилья, там же, где берег был пустынный, их просто сложили в кучу и прикрыли брезентом, обозначив место вехой. Хлебные сухари брались только в сухое время года, осенью и зимой. Летом они жадно впитывают в себя влагу из воздуха, и чем больше их прикрывать брезентами, тем скорее они портятся. То же самое и мясной порошок.
Через 24 часа после вскрытия банки он уже слипается в комки, а еще через сутки начинает цвести и издавать запах. Мы сушили мясо тонкими ломтями. Правда, оно занимало много места и это не спасало его от плесени, но все же его можно было употреблять в пищу. Перед тем как класть мясо в котел, его надо опалить на огне; тогда плесень сгорает и мясо становится мягким и съедобным. Сухой яичный белок и шоколад, предназначенные на случай голодовок, везлись как неприкосновенный запас в особых цинковых коробках. Гораздо легче сохранять белую муку. Для этого следует кулек с мукой снаружи смочить. Вода, проникшая сквозь холст, смешивается с мукой и образует слой теста в палец толщиной. Таким образом получается корка, совершенно непроницаемая для сырости; вместе с тем мешок становится твердым и не рвется в дороге. В отряде имелась хорошо подобранная походная аптечка, набор хирургических инструментов бритва, ножницы, пинцеты, ланцеты, иглы, шелк, иглодержатель, ушной баллон, глазная ванночка, шприц Праватца и значительное количество перевязочного материала.
Сборным пунктом была назначена станция Шмаковка, находящаяся несколько южнее того места, где железная дорога пересекает реку Уссури. К путешественнику предъявляются следующие требования: он должен уметь организовать экспедицию и исполнить все подготовительные работы на месте еще задолго до выступления; должен уметь собрать коллекции; уметь вести дневник; знать, на что обратить внимание: отличить ценное от рухляди; уметь доставить коллекции и обработать собранные материалы. Что значит путешествие, в чем заключается работа исследователя? К сожалению, для этого какого-нибудь катехизиса дать нельзя. Многое зависит от личности самого путешественника и от того, насколько он подготовлен к такого рода деятельности. Первый период, период подготовительный, для нас прошел. Теперь на очереди было само путешествие. Накануне отъезда всегда много забот и хлопот. Надо все обдумать, вспомнить, не забыли ли что-нибудь, надо послать телеграммы, уложить свои вещи, известить то или иное лицо по телефону и т. Целый день бегаешь по городу, являешься к начальнику и делаешь последние распоряжения.
Вечер уходит на писание писем. Ночью почти не спишь. Все время беспокоит одна и та же мысль: все ли сделано и все ли взято. На другой день чуть свет вы уже на ногах. Последние ваши хлопоты на вокзале около кассы. Наконец ударил станционный колокол, раздался свисток, и поезд тронулся. В эту минуту чувствуешь, как какая-то неимоверная тяжесть свалилась с плеч. Все беспокойства остались позади. Сознание, что ровно год будешь вне сферы канцелярских влияний и ровно год тебя не будут беспокоить предписаниями и телефонами, создает душевное равновесие. Чувствуешь себя свободным; за работу принимаешься с удовольствием и сам себе удивляешься, откуда берется энергия.
Мы имели отдельный вагон, прицепленный к концу поезда. Нас никто не стеснял, и мы расположились как дома. День мы провели в дружеской беседе, рассматривали карты и строили планы на будущее. Погода была пасмурная. Дождь шел не переставая. По обе стороны полотна железной дороги тянулись большие кочковатые болота, залитые водой и окаймленные чахлой растительностью. В окнах мелькали отдельные деревья, телеграфные столбы, выемки. Все это было однообразно. День тянулся долго, тоскливо. Наконец стало смеркаться.
В вагоне зажгли свечи. Утомленные хлопотами последних дней, убаюкиваемые покачиванием вагона и ритмическим стуком колес, все очень скоро уснули. На другой день мы доехали до станции Шмаковка. Отсюда должно было начаться путешествие. Ночью дождь перестал, и погода немного разгулялась. Солнце ярко светило. Смоченная водой листва блестела, как лакированная. От земли подымался пар… Стрелки встретили нас и указали нам квартиру. Остаток дня прошел в разборке имущества и в укладке вьюков. Следующий день, 18 мая, был дан стрелкам в их распоряжение.
Они переделывали себе унты, шили наколенники, приготовляли патронташи — вообще последний раз снаряжали себя в дорогу. Вначале сразу всего не доглядишь. Личный опыт в таких случаях — прежде всего. Важно, чтобы в главном не было упущений, а мелочи сами сгладятся. Пользуясь свободным временем, мы вместе с П. Рутковским пошли осматривать окрестности. В этом месте течение реки Уссури чрезвычайно извилистое. Если ее вытянуть на карте, она, вероятно, заняла бы вдвое более места. Нельзя сказать, чтобы река имела много притоков: кружевной вид ей придают излучины. Почти все реки Уссурийского края имеют течение довольно прямое до тех пор, пока текут по продольным межскладочным долинам.
Но как только они выходят из гор на низины, начинают делать меандры [Изгибы реки. Тем более это удивительно, что состав берегов всюду один и тот же: под дерном лежит небольшой слой чернозема, ниже — супесок, а еще ниже — толщи ила вперемежку с галькой. Я думаю, это можно объяснить так: пока река течет в горах, она может уклоняться в сторону только до известных пределов. Благодаря крутому падению тальвега [Самые низкие места, по которым сбегает вода. Река действует в одно и то же время и как пила и как напильник. Совсем иное дело на равнине. Здесь быстрота течения значительно уменьшается, глубина становится ровнее, берега однообразнее. При этих условиях немного нужно, чтобы заставить реку изменить направление, например случайное скопление в одном месте глины или гальки, тогда как рядом находятся рыхлые пески. Вот почему такие «кривуны» непостоянны: после каждого наводнения они изменяются, река образует новые колена и заносит песком место своего прежнего течения. Очень часто входы в старые русла закупориваются, образуются длинные слепые рукава, как в данном случае мы видим это на Уссури.
Среди наносов реки много глины. Этим объясняется заболоченность долины.
Все ты жа, ты жа, Нина Яковлевна!.. У Прова через втянутые щеки к усам — ручьями признательные слезы: он громко сморкается прямо на пол, садится к печке и дрожит. Нина тоже не может удержаться от нервных всхлипов. Нина ждет ответа. Только мы чуем — он над тобой, а не ты над ним. А ты встань над ним!
Твои капиталы в деле есть? Вынь их, отколись от него, начинай свое дело небольшое, мы все к тебе, все до одного. Пускай-ка он попляшет… Уж ты прости, Нина Яковлевна, барыня, а мы дурацким своим умом с товарищами со своими вот этак думаем… — Пров, милый, дорогой, — прижала Нина обе руки к сердцу. Я буду требовать, буду воевать с мужем, пока хватит сил… Прощай, Пров! Отец Александр выдал из походной кассы на семейство Прова двадцать пять рублей, благословил всех и скрылся вслед за Ниной. Так проходили дни, так сменяли одна другую тяжелые для Нины ночи. Лежа в постели в белой своей спальне, рядом с детской, где пятилетняя Верочка, Нина Яковлевна напрягала мысль, искала выходов, принуждала себя делать так, как повелевал Христос. Ясно, просто, но для сил человеческих неисполнимо.
Взять крест свой, то есть принять на изнеженные плечи грядущие страдания и голой, нищей идти в иной мир, мир самоотвержения, подвига, деятельной любви. Это выше наших сил… Но далекий голос доносится до сердца. А она вот не может вместить, не может отречься от пышной жизни, от славы, от богатства, не может уйти из этого чувственного, полного сладких соблазнов мира в мир иной, в сплошной подвиг, в стремление к пакибытию, в существование которого она в сущности и не так-то уж крепко верит. Хочу верить, господи!.. Но монгольское лицо Протасова, язвительно улыбаясь умными черными глазами, медленно проносит себя из тьмы в тьму, и сердце Нины мрет. И нет Христа, и нет белой спальни. И нет Протасова. Только его мысль, как майский дождь, насквозь пронизывает ее воспаленное сознание и сердце.
Прохор спал как убитый до вечера. Голова все еще шальная, деревянная. Пили чай в номере, из самовара. Прохор во всем признался старикам. Деньги — сор. Прохор не обиделся. Травка такая увечная в хлебе растет. У нас она зовется — бешеные огурцы.
Память отбивает. Решили скандала не подымать, все предать забвению, скорей кончить дела, недельку покрутить, попьянствовать да и домой. Не хотелось Якову Назарычу вылезать из удобного халата, но Иннокентий Филатыч все-таки принудил, и все трое пошли осматривать город, не торопясь и в трезвом виде. С Троицкого моста любовались осенним закатом. Солнце, растопырив огненные перья, садилось за Биржей, как жар-птица в пышную постель. Опалевый, светящийся тон неба, постепенно бледнея, мерк в зените. Врезываясь в разгоравшийся закат, темнели силуэты фабрик. Черный дым, клубясь, густо валил из труб, мрачным трауром оттеняя блеск небес.
Группа кудластых облаков угрюмого цвета нейтральтина грустила над Биржей. Весь небосклон на западе стал тревожным. Но вот солнце скрылось, по горизонту, меж потемневшими громадами домов разливанным морем легла ослепительная лента пламени — и все в небе загорелось. Черные кивера дыма оделись алыми потоками; хмурые, цвета нейтральтина, облака ярко подрумянились с боков, весело надули щеки. Зеркальные стекла задумчивых дворцов посеребрились белым светом. Вдвинутая в вечные граниты широкая Нева дробно отразила в своих сизых водах небесное пожарище. Опухшее от пьянства серо-желтое лицо Прохора оживилось. Новые зубы в удивленно разинутом рту Иннокентия Филатыча играли, как жемчуг.
Но вот, постепенно погасая, все слиняло. Гремели трамваи, гремели по мостовым железные колеса ломовых. Ловко одураченные мишурной красотой заката, друзья пошли на «Поплавок», подкрепились ушкой из живых стерлядок, выпили «на размер души» две бутылки зверобою и, веселенькие, направились в театр. Начиналось третье действие. Сибиряки — в первом ряду партера. Иннокентий Филатыч, как петух возле зерна, часто поклевывал носом. Артисты играли с подъемом, хорошо. Прохору понравилась высокая, со стройными ногами «жрица огня», Якову Назарычу — все двенадцать танцовщиц; он усердно молил судьбу, чтоб хотя бы у двух, у трех лопнуло трико.
Он не отрывался от бинокля. Но вот — «ночь спящих». Под мутным светом луны из-за кулис актеры, погруженные в волшебный сон, разметались по полу в живописных позах. Спящие не просыпаются. В зале раздается мерный храп Иннокентия Филатыча. Храп крепче. Прохор и Яков Назарыч трясут старика за плечи. Фея, суфлер и все «спящие» на сцене кусают губы, чтоб не захохотать.
В первых рядах партера сдержанный пересмех и ропот. Иннокентий Филатыч вдруг открыл глаза, чихнул и сам себя поздравил: — Будьте здоровы… Что-с? Вплоть до пятого ряда партер грохнул хохотом. Так, или примерно так, посещали они зрелища. Прохор в номере один; звон в ушах, тоска, — нездоровится. Сверяет счета, рассматривает прейскуранты машиностроительных заводов. Слуга подал на подносе два письма. Условия эти поистине ужасны.
И мы с тобой одинаково бесчеловечны и одинаково повинны в этом. Лишь первые два года нашей жизни ты был достаточно внимателен ко мне и к своим рабочим. А потом тебя словно кто-то подменил: ты стал жесток, упрям и алчен. Прохор, куда ты идешь и в чем у тебя цель жизни? Спроси свою совесть, пока она не совсем заснула. Прохор, ты молод, подумай над всем этим и, пока не поздно, обрадуй меня. Поверь, отныне вся жизнь моя в печали». Сердце Прохора перевернулось.
Он протер глаза, с шумом выдохнул воздух и вновь перечитал письмо. Сидел он и думал, подперев голову рукой. В раздражении побарабанил по столу пальцами: «Дура баба», и вскрыл пакет Протасова. Двухнедельный отчет, цифры, сметы, предположения. Разумно, толково, правильно. В конце приписка: «Рабочие высказывают открытое недовольство тяжелыми условиями труда и слишком низкой заработной платой. Ожидаю Ваших экстренных распоряжений по пунктам улучшения общих условий жизни, изложенным ниже. Неисполнение или даже затяжка в исполнении этих пунктов может повлечь за собой дезорганизацию работ, а следовательно, и подрыв всего деда-Пункт первый…» Прохор внимательно просмотрел все пункты, и глаза его налились желчью.
Он порывисто встал и несколько раз прошелся по комнате, ускоряя шаг. Ха-ха, отлично. Позвонил: — Отнесите сейчас же телеграмму. Когда писал, губы его кривились, брови сдвинулись к переносице, лоб покрылся потом. По соглашению с приставом мерами полиции выселить их за пределы, резиденции. Мной ведутся переговоры по найму партии рабочих на Урале. О принятых вами мерах срочно донесите. Отослав телеграмму, облегченно передохнул.
Но волнение в груди не улеглось. За последнее время перестал нравиться ему Протасов: мудрит, заигрывает с рабочими, сбивает с толку Нину. Пусть, дьявол, умоется этой телеграммой, пусть. Прохор оперся спиной о мрамор холодного камина, и взбудораженная мысль его самовольно сделала скачок назад. Перед ним зашелестели страницы записной книжки — там, на Угрюм-реке, в дни вольной юности. Истлевшие, давным-давно вырванные из сердца, забытые, они вновь восстали из времен. Жаркий, окутанный дымом лесных пожаров день. Политические ссыльные тянут вверх по реке шитик.
На шитике, на горе мягких подушек, под зонтиком заплывший жиром прощелыга торгаш Аганес Агабабыч. Я не позволю себе эксплуатировать народ… Так думал и говорил Прохор-юноша. Но Прохор-муж, Прохор-делец громко теперь хохочет над своими прежними словами. За окном темно. Он задернул драпировки. Старинные куранты на камине мелодично отзванивают восемь. В дверь стук. Вошел в серой шинели военный, с бравой, надвое расчесанной бородой.
Честь имею… генерал Петухов, адъютант градоначальника, — звякнули серебряные шпоры. Но не испугался. Крытая карета. В ней два жандарма. Спустили шторы. Впрочем, я вас должен предупредить… Давайте завернем ко мне и там обсудим. Как колодец — двор. Темная, с кошачьим смрадом лестница.
Пятый этаж. Небольшой зал, похожий на деловую, коммерческую контору. На стене — поясной портрет Николая II. Четыре письменных стола. Один побольше, понарядней. Под потолком зажженная аляповатая люстра. Прохора усадил напротив себя спиной к входным дверям, возле которых вытянувшись — два жандарма. Прохор в замешательстве: не знает, по какому делу он здесь и как ему держаться.
Прохор ждет неминучей для себя грозы. В мыслях Прохора быстро мелькают тени Авдотьи Фоминишны, ее подруги баронессы Замойской и самого градоначальника столицы. Сознание задерживается на понятии «градоначальник», и Прохор леденеет. Ежели вся эта грязная история докатилась до него, Прохору не сдобровать. Для храбрости, — и заперхал в высокий красный воротник басистым хохотком. Но дело в том… Тут из внутреннего помещения, раздвинув плюш портьер, явился человек в ливрее с синими отворотами. Посмотрели бы вы… Дело в том, что вам назначено там быть без четверти десять, — сейчас сорок две минуты девятого. Время уйма… Итак… Ваше здоровье!..
Генерал отхлебнул немного. Прохор залпом, жадно осушил до дна. Человек быстро исполнил приказание и вышел. Надеюсь, у вас в Сибири этой дряни нет. Живые червяки, мерзость, тьфу, смердит, а между тем — пикантно… Ну-с. Ваше здоровье! Прохор выпил второй бокал и третий. Вы, если не ошибаюсь… Прохор насторожился, но его мысли теперь летели вскачь, в голове гудело.
Ага… В комнату из-за малиновых портьер вошла высокая полная дама в черной, волочащейся по полу мантилье. На голове кружевная наколка с черным закрывающим лицо вуалем. Генерал ударил в ладоши. Подскочившие к Прохору жандармы вмиг скрутили ему полотенцем руки назад. Прохор как во сне поднялся. Черная дама откинула с лица вуаль. Пораженный Прохор вскрикнул, силясь высвободить связанные руки, стал быстро пятиться в пространство. Ненавидящие, холодные глаза, мстительно сверкая, двигались за ним, настигали его, и вот они оба — лицо в лицо.
Так на ж тебе, так на ж!!
Я притаился. Мангуста толкнула лапкой в стейу, и рама поехала вбок. Когда рама приблизилась к бананам, мангуста рванулась, прыгнула и обеими лапками ухватила банан. Она повисла на момент в воздухе. Но банан оторвался, и мангуста прыгнула на все четыре лапки. Прекрасный акробатический прыжок!
Я привскочил поглядеть, но мангуста уже беспрерывно возилась под койкой. Через минуту она предстала передо мной с измазанной мордой и покрякивала от удовольствия. Русский человек пр. И подобное пр. Если русские гости обещают пр. Усердный, старательный; находящийся возле школы; приехать куда-нибудь; сообщить недругу какую-либо тайну; устный рассказ, история, передающаяся из поколения в поколение; склонности, ставшие обычными, постоянными; обратить что-либо в нечто другое; лечь ненадолго; охранник, стоящий у ворот; перестать что-либо делать; немного открыть. Вставьте пропущенные буквы.
Пили чай в номере, из самовара. Прохор во всем признался старикам. Деньги — сор. Прохор не обиделся. Травка такая увечная в хлебе растет. У нас она зовется — бешеные огурцы.
Память отбивает. Решили скандала не подымать, все предать забвению, скорей кончить дела, недельку покрутить, попьянствовать да и домой. Не хотелось Якову Назарычу вылезать из удобного халата, но Иннокентий Филатыч все-таки принудил, и все трое пошли осматривать город, не торопясь и в трезвом виде. С Троицкого моста любовались осенним закатом. Солнце, растопырив огненные перья, садилось за Биржей, как жар-птица в пышную постель. Опалевый, светящийся тон неба, постепенно бледнея, мерк в зените.
Врезываясь в разгоравшийся закат, темнели силуэты фабрик. Черный дым, клубясь, густо валил из труб, мрачным трауром оттеняя блеск небес. Группа кудластых облаков угрюмого цвета нейтральтина грустила над Биржей. Весь небосклон на западе стал тревожным. Но вот солнце скрылось, по горизонту, меж потемневшими громадами домов разливанным морем легла ослепительная лента пламени — и все в небе загорелось. Черные кивера дыма оделись алыми потоками; хмурые, цвета нейтральтина, облака ярко подрумянились с боков, весело надули щеки.
Зеркальные стекла задумчивых дворцов посеребрились белым светом. Вдвинутая в вечные граниты широкая Нева дробно отразила в своих сизых водах небесное пожарище. Опухшее от пьянства серо-желтое лицо Прохора оживилось. Новые зубы в удивленно разинутом рту Иннокентия Филатыча играли, как жемчуг. Но вот, постепенно погасая, все слиняло. Гремели трамваи, гремели по мостовым железные колеса ломовых.
Ловко одураченные мишурной красотой заката, друзья пошли на «Поплавок», подкрепились ушкой из живых стерлядок, выпили «на размер души» две бутылки зверобою и, веселенькие, направились в театр. Начиналось третье действие. Сибиряки — в первом ряду партера. Иннокентий Филатыч, как петух возле зерна, часто поклевывал носом. Артисты играли с подъемом, хорошо. Прохору понравилась высокая, со стройными ногами «жрица огня», Якову Назарычу — все двенадцать танцовщиц; он усердно молил судьбу, чтоб хотя бы у двух, у трех лопнуло трико.
Он не отрывался от бинокля. Но вот — «ночь спящих». Под мутным светом луны из-за кулис актеры, погруженные в волшебный сон, разметались по полу в живописных позах. Спящие не просыпаются. В зале раздается мерный храп Иннокентия Филатыча. Храп крепче.
Прохор и Яков Назарыч трясут старика за плечи. Фея, суфлер и все «спящие» на сцене кусают губы, чтоб не захохотать. В первых рядах партера сдержанный пересмех и ропот. Иннокентий Филатыч вдруг открыл глаза, чихнул и сам себя поздравил: — Будьте здоровы… Что-с? Вплоть до пятого ряда партер грохнул хохотом. Так, или примерно так, посещали они зрелища.
Прохор в номере один; звон в ушах, тоска, — нездоровится. Сверяет счета, рассматривает прейскуранты машиностроительных заводов. Слуга подал на подносе два письма. Условия эти поистине ужасны. И мы с тобой одинаково бесчеловечны и одинаково повинны в этом. Лишь первые два года нашей жизни ты был достаточно внимателен ко мне и к своим рабочим.
А потом тебя словно кто-то подменил: ты стал жесток, упрям и алчен. Прохор, куда ты идешь и в чем у тебя цель жизни? Спроси свою совесть, пока она не совсем заснула. Прохор, ты молод, подумай над всем этим и, пока не поздно, обрадуй меня. Поверь, отныне вся жизнь моя в печали». Сердце Прохора перевернулось.
Он протер глаза, с шумом выдохнул воздух и вновь перечитал письмо. Сидел он и думал, подперев голову рукой. В раздражении побарабанил по столу пальцами: «Дура баба», и вскрыл пакет Протасова. Двухнедельный отчет, цифры, сметы, предположения. Разумно, толково, правильно. В конце приписка: «Рабочие высказывают открытое недовольство тяжелыми условиями труда и слишком низкой заработной платой.
Ожидаю Ваших экстренных распоряжений по пунктам улучшения общих условий жизни, изложенным ниже. Неисполнение или даже затяжка в исполнении этих пунктов может повлечь за собой дезорганизацию работ, а следовательно, и подрыв всего деда-Пункт первый…» Прохор внимательно просмотрел все пункты, и глаза его налились желчью. Он порывисто встал и несколько раз прошелся по комнате, ускоряя шаг. Ха-ха, отлично. Позвонил: — Отнесите сейчас же телеграмму. Когда писал, губы его кривились, брови сдвинулись к переносице, лоб покрылся потом.
По соглашению с приставом мерами полиции выселить их за пределы, резиденции. Мной ведутся переговоры по найму партии рабочих на Урале. О принятых вами мерах срочно донесите. Отослав телеграмму, облегченно передохнул. Но волнение в груди не улеглось. За последнее время перестал нравиться ему Протасов: мудрит, заигрывает с рабочими, сбивает с толку Нину.
Пусть, дьявол, умоется этой телеграммой, пусть. Прохор оперся спиной о мрамор холодного камина, и взбудораженная мысль его самовольно сделала скачок назад. Перед ним зашелестели страницы записной книжки — там, на Угрюм-реке, в дни вольной юности. Истлевшие, давным-давно вырванные из сердца, забытые, они вновь восстали из времен. Жаркий, окутанный дымом лесных пожаров день. Политические ссыльные тянут вверх по реке шитик.
На шитике, на горе мягких подушек, под зонтиком заплывший жиром прощелыга торгаш Аганес Агабабыч. Я не позволю себе эксплуатировать народ… Так думал и говорил Прохор-юноша. Но Прохор-муж, Прохор-делец громко теперь хохочет над своими прежними словами. За окном темно. Он задернул драпировки. Старинные куранты на камине мелодично отзванивают восемь.
В дверь стук. Вошел в серой шинели военный, с бравой, надвое расчесанной бородой. Честь имею… генерал Петухов, адъютант градоначальника, — звякнули серебряные шпоры. Но не испугался. Крытая карета. В ней два жандарма.
Спустили шторы. Впрочем, я вас должен предупредить… Давайте завернем ко мне и там обсудим. Как колодец — двор. Темная, с кошачьим смрадом лестница. Пятый этаж. Небольшой зал, похожий на деловую, коммерческую контору.
На стене — поясной портрет Николая II. Четыре письменных стола. Один побольше, понарядней. Под потолком зажженная аляповатая люстра. Прохора усадил напротив себя спиной к входным дверям, возле которых вытянувшись — два жандарма. Прохор в замешательстве: не знает, по какому делу он здесь и как ему держаться.
Прохор ждет неминучей для себя грозы. В мыслях Прохора быстро мелькают тени Авдотьи Фоминишны, ее подруги баронессы Замойской и самого градоначальника столицы. Сознание задерживается на понятии «градоначальник», и Прохор леденеет. Ежели вся эта грязная история докатилась до него, Прохору не сдобровать. Для храбрости, — и заперхал в высокий красный воротник басистым хохотком. Но дело в том… Тут из внутреннего помещения, раздвинув плюш портьер, явился человек в ливрее с синими отворотами.
Посмотрели бы вы… Дело в том, что вам назначено там быть без четверти десять, — сейчас сорок две минуты девятого. Время уйма… Итак… Ваше здоровье!.. Генерал отхлебнул немного. Прохор залпом, жадно осушил до дна. Человек быстро исполнил приказание и вышел. Надеюсь, у вас в Сибири этой дряни нет.
Живые червяки, мерзость, тьфу, смердит, а между тем — пикантно… Ну-с. Ваше здоровье! Прохор выпил второй бокал и третий. Вы, если не ошибаюсь… Прохор насторожился, но его мысли теперь летели вскачь, в голове гудело. Ага… В комнату из-за малиновых портьер вошла высокая полная дама в черной, волочащейся по полу мантилье. На голове кружевная наколка с черным закрывающим лицо вуалем.
Генерал ударил в ладоши. Подскочившие к Прохору жандармы вмиг скрутили ему полотенцем руки назад. Прохор как во сне поднялся. Черная дама откинула с лица вуаль. Пораженный Прохор вскрикнул, силясь высвободить связанные руки, стал быстро пятиться в пространство. Ненавидящие, холодные глаза, мстительно сверкая, двигались за ним, настигали его, и вот они оба — лицо в лицо.
Так на ж тебе, так на ж!! Прохор ринулся грудью на женщину и упал, оглушенный тупым ударом сзади. Его топтали сапоги, волочили по полу; генерал, раскорячившись на четвереньках и потеряв накладную свою бороду, орал ему в оба уха, в рот. Но Прохор ничего не видит, ничего не слышит и не чувствует: он где-то там, вне бытия, в пурге, во взмахах снежной бури. Теплый поздний вечер. Санкт-Петербург в огнях.
Он еще не провалился, жив, цветущ. Плоский простор болот до сытости давно набит тяжелым камнем. Что было наверху высоких гор — разбито вдребезги и свалено сюда, в низину. И вот балтийского болота нет, остались лишь непобедимые туманы: седые, желтые, холодные. Они влекут на своих убийственных подолах хмарь, хворь, смерть. Иннокентий Филатыч, как свекла красный, с серебристой начисто отмытой бородой пешечком возвращается из бани.
Подмышкой веник подарит приятелю швейцару Мариинской гостиницы , в руке вышитый шерстью старинный саквояж с бельем. Вот чудесно. Хорошо попить чайку. Жаль, Анны нет, вдовухи-дочки. Сейчас бы на затравочку чайку домашнего, сейчас бы самовар, маленький графинчик водки — «год не пей, а после бани — укради, да выпей», поужинал — и спать. А встал — кругом тайга шумит.
Вот жизнь! А тут — шагай, шагай и в брюхо тебе, и в бок, и в спину, того гляди, под колеса попадешь, трамваи, извозчики, кареты, да моду взяли эти вонючие фыкалки с огнями по Питеру пускать. Улица, переулок, площадь, улица, еще два переулка. Да туда ли он идет? Но в это время лязг копыт, карета. Куда вы меня тащите?..
Караул… — Цыц!
Читайте также:
- По Уссурийскому краю
- ШТУРМ ПЕРВОЙ ВЕРШИНЫ
- Иван Ефремов. Таис Афинская
- Н.Носов "Незнайка на Луне"